И у нас есть арт. Рисовала традиционно  Ленивый Слоад (как будто у меня тут толпа придворных художников собралась). Хвалить можно здесь. Наверное.
Держите ссылку, а то дайры не хотят его показывать.
Рейтинг - эрочка, так что на работе не того-с.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Тонкая грань. Эпилог

Фух, хорошо-то как. Можно писать про древний Восток и не париться

Элис пришла в себя с четким ощущением, что происходит что-то странное. До какой же степени ее… А что, собственно, произошло? Заброшенный дом, разозленная толпа… Сейчас на ее теле наверняка нет живого места. Во всяком случае, она его не чувствует. Вообще.

Способность двигаться возвращалась к ней медленно. Хм… Определенно не те ощущения, которые испытывают после побивания камнями. Должны испытывать. Сколько же она тут провалялась?

Свет ударил по глазам. Элис заморгала, смахивая неожиданно набежавшие слезы. Где она? Движение рядом – тонкий мальчишеский силуэт. Неужели кто-то додумался притащить сюда ее эльфа? Элис двинула рукой – пальцы сгибались очень неохотно – и из последних сил вцепилась в него. Она хотела сказать что-нибудь: обрадоваться его возвращению, успокоить, пообещать, что они тут же уедут отсюда, – но у нее получился лишь невнятный стон. А еще мешали эти чертовы провода… Провода?

***

Сержант Тейлор беззаботно болтала. Они с Элис были совсем разными, но эта странная дружба, зародившаяся здесь, в госпитале, неожиданно сделала жизнь почти терпимой. Может быть, только она и удерживала Элис от безумия.

Если еще оставалось, от чего удерживать. Когда Элис рвалась обратно, на границу Адалийской империи, на нее смотрели с сочувствием, но долго это продолжаться не могло. Она должна была признать, что все случившееся – горячечное видение, защитная реакция находящегося на грани смерти организма, или ее участь была бы незавидной. И все же… Слишком уж этот бред был длинным и упорядоченным. Элис недоверчиво относилась ко всякой мистике, и сейчас ни за что не призналась бы, что верит, будто попадала в другой мир, но что-то не давало ей покоя. Голос разума отчаянно пытался заглушить интуицию, но так и не смог полностью это сделать.

Но ей надо было заново учиться жить в этом, ее родном, мире. Путешествие в параллельный закончилось для Элис как в фэнтези-пародии: она все же не смогла понять местных жителей, разобраться в чужих интригах и закономерно получила камнем по голове. Там ее наверняка считали мертвой. И, судя по всему, правильно делали. Так что сейчас ей осталось только смириться с тем, что тот мир потерян для нее навсегда.

Да и так ли много она потеряла? Ее относительное благополучие закончилось бы, как только граница в очередной раз сдвинулась – в ту или другую сторону. Большинства благ цивилизации там не было. Дурацкие длинные платья она носить так и не научилась. И общественное устройство… Кошмар любого правозащитника. Даже рабство имелось.

Может быть, она должна радоваться, что ей никогда не придется приехать за Амеди и узнать, что он бы предпочел от нее избавиться. Может, он всегда ее ненавидел. Или просто терпел, потому что остальные варианты были еще хуже. Черт возьми, ее мир просто чудесен! А еще здесь есть мужчины, которые согласны с ней спать, потому что она просто-напросто им нравится. Например…

– А признайся, наш новый ординатор тебе приглянулся! – сержант Тейлор закинула руки за голову и мечтательно уставилась в потолок.

Элис фыркнула.

– Джен, брось. Это неэтично.

– Так не вечно же тебе здесь валяться!

Как же у нее все просто… Даже если ему действительно может понравиться женщина старше его, с не самой выдающейся внешностью, вечной любовью к риску и весьма специфическими пристрастиями. Есть и другие проблемы.

Например… Элис стоит это признать. Где-то в глубине души она хотела увидеть в нем своего эльфа. Ее мучило чувство, что когда она пришла в себя, то перепутала их не случайно. Она постоянно вглядывалась в него и пыталась найти знакомые черты.

И не могла. Может быть, их не было. Но точно она не знала. Подробности путешествия в другой мир таяли в ее памяти тем быстрее, чем усерднее она пыталась их сохранить. И теперь она даже не могла вспомнить лица Аме… Как же его звали?

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Тонкая грань. Глава восьмая

Всем еще больше страдающих эльфей!

Он не мог сказать, сколько времени провел в хижине. Тинго больше не приходил: то ли решив, что уже отмстил, то ли боясь попасться. А все остальное казалось Амеди слишком незначительным, чтобы обращать хоть на что-то внимание. Иногда он ел приносимую тюремщиками пищу, иногда он проваливался в поверхностный тревожный сон, но большей частью он просто лежал на полу хижины, наблюдая за пылинками, бьющимися в солнечном луче. Их беспорядочное движение будто отражало его собственную жизнь с ее разрушенными надеждами, бессмысленным настоящим и неясным будущим.

Порой Амеди пытался задумываться, что за сила вмешалась в его жизнь. Может, им с Намиси было просто не суждено пожениться? Но тогда Тинго, обвинявший его в ее смерти, был прав, и… На этом мысли путались. Нганы учили, что наказания за преступление не избежит никто. Амеди виноват в смерти Намиси, за что и поплатился. Слишком легко, а это значит, что нужно приготовиться к новым испытаниям. Или духи позволят ему умереть? Интересно, а Тинго тоже ответит за все, или он был простым орудием судьбы? Если бы… Как же болит голова!

Пришла Лоана. Села рядом и что-то говорила. Многие из племени его жалеют, спорили даже об изгнании. Нет, после того как Самха уводила его на жертвоприношение и он видел их смущенные лица, они не позволят ему остаться. Они чувствуют свою вину перед ним и не хотят видеть. Он… Признаться честно, тоже был бы рад больше не встречаться ни с кем из племени. Эта мысль поразила Амеди настолько, что он почувствовал ее укол через всю ту путаницу, что была у него в голове.

Лоана была добра к нему, пыталась хоть как-то поддержать, но единственное, что он от нее хотел – чтобы она ушла. Один ее вид, ее голос слишком сильно напоминал обо всем произошедшем. И родная деревня, его племя, где больше нет Намиси, зато остался Тинго… Чем больше Амеди думал, тем отчетливее понимал, что ему нельзя здесь оставаться. Изгнание было страшно, потому что лишало защиты племени, разрушало всю привычную жизнь, лишало ее и смысла, и формы. Но разве после всего он смог бы жить так, как другие, нормальные рунга? Оставаться среди соплеменников и понимать, что во всех постигших их неудачах теперь будет обвинен он? Лечить их, отдавших его Йа-те-вео, и понимать, что в их глазах он навсегда будет связан со зловещим колдовством? Жениться на девушке, другой, не Намиси, и знать, что она смотрит на него со страхом и отвращением? И даже если Тинго поселится, как и положено колдуну, отдельно от племени, Амеди понадобится очень много времени, чтобы все забыть.

Нет, духам придется найти для него другой путь… Даже если этот путь окажется коротким, ведущим прямо к смерти.

***
Разумеется, его решили изгнать. Но теперь эту новость Амеди принял почти с радостью. Ритуал изгнания был неприятным, но после всего он казался заслуженной платой за желанное освобождение. Впрочем, будь у него возможность и силы, он бы сбежал сам, и пусть разгневанные духи хоть полностью истребят все его племя. Нет, так думать нельзя, может ведь и сбыться, а он и без того виноват. Но будь у него что отдать, он бы отдал это с радостью, лишь бы все закончилось побыстрее.

Наконец, настал тот самый день. Незадолго до Больших Дождей, когда вода поливала высохшую землю, наполняя ее новыми соками. Скоро мужчины их племени будут танцевать под дождем, чтобы собрать его живительную силу и передать ее своим женам и их общим детям. Для Амеди это был бы первый подобный праздник, если бы он… Но ему даже думать об этом не следует. Для своего племени он будет все равно что мертв, никто не разрешит изгнаннику участвовать в священных обрядах. Единственный ритуал племени, на котором ему еще позволят присутствовать, будет проведен прямо сейчас.
За ним пришли все сторожившие его охотники, и, кажется, они боялись его больше, чем он их. Зря, конечно. Им пришлось его держать, но потому что он с трудом держался на ногах.

Во всей деревне было тихо, зато на главной поляне собралась шумная и пестрая толпа. Амеди показалось, что сейчас здесь было даже больше народа, чем в день суда над ним. Может быть, Лоана сказала правду о том, что кое-кто ему даже сочувствовал, но сейчас на большинстве лиц было написано любопытство, нетерпение и предвкушение зрелища. Их деревня находилась достаточно далеко от земель людей, так что для многих все произошедшее было одним из немногих по-настоящему примечательных событий за всю жизнь. Хорошо, что они его не ненавидят. Совсем недавно Амеди был готов призывать на головы соплеменников самые ужасные кары, но сейчас, когда он о многом подумал и решил безропотно принять любой поворот судьбы, их равнодушие было для него даже желанно. Гораздо хуже было бы, если б его осыпали проклятьями, а то и камнями.

Под перешептывания его подвели к столбу, врытому недалеко от Сам-га-вео, почти в самом центре поляны, и привязали к нему. Один из его тюремщиков приблизился к Амеди с ножом в руках и осторожно, стараясь не касаться его тела, срезал с него остатки одежды. Амеди невольно дернулся в своих путах, но успокоил себя мыслью, что ни один нормальный рунга, будь то мужчина или женщина, не посмотрит с вожделением на него, изгнанника, почти живой труп. Только Тинго с его злобным разумом, затуманенным гневом и темным колдовством, мог додуматься до такого.

Как и во время любого обряда, нганы пели. Сейчас это была погребальная песнь, казавшаяся неуместной здесь, посреди почти веселой толпы. На мгновение Амеди охватила жалость к себе, но он лишь крепче стиснул зубы. Поскорее бы все кончилось!

Показался вождь. Сегодня был единственный день в году, когда ему позволялось ввести свою мкооу в границы деревни, и теперь он ехал на ящерице, возвышаясь над всеми остальными. Мощные трехпалые лапы, переливающаяся на солнце чешуя, грозные рога – мкооу была достойна своего хозяина, который казался особенно величественным в своем праздничном одеянии, увешанный оружием.

Когда вождь, выглядевший огромным и, признаться, страшным, легко соскочил на землю и направился к нему, Амеди вжался в столб. Глазеющая на него толпа не пугала так, как один рунга. Свободный против связанного, одетый и вооруженный против полностью обнаженного… Слишком это все напоминало об уже пережитом унижении. Амеди закусил губу и напряг руки так, чтобы веревки впились в них как можно больнее – что угодно, лишь бы не закричать и не забиться подобно пойманной в силок птице. Он словно еще раз почувствовал на себе руки Тинго и, пока вождь произносил магические слова, боролся с дрожью и подступающей тошнотой.

К ним подошли нганы. Одна протянула вождю кинжал с резной ручкой, тот неторопливо распустил Амеди волосы. Волосы недаром напоминали нити: они связывали рунга с его родичами, были тем каналом, по которому племя отдавало энергию каждому своему члену. Стригли их всегда осторожно, под присмотром нганы, чтобы не разорвать связь. Или как сейчас – чтобы разорвать. Амеди зажмурился. Лезвие ни разу не задело его кожу, но холод железа – не человеческой стали, а священного небесного – все равно ощущался. И не просто ощущался, но проникал под кожу и замораживал что-то глубоко внутри. А отрезанные длинные пряди извивались точь в точь как корни Йа-те-вео, и лишь каким-то чудом соскальзывали на землю, а не обвивали шею. Амеди понимал, что чувства его обманывают, но легче от этого не становилось.

Он открыл глаза только тогда, когда кинжал оказался вновь вложен в ножны. Прямо на него смотрела Лоана, но она тут же смущенно отвернулась. В руках у нее была миска с мутной жидкостью. Такое варево могло получиться только у Самхи – или Тинго. Вся грязная работа опять досталась колдунам. Остальные рунга даже миску в руки брали неохотно. Впрочем, их нежелание касаться самой жидкости было объяснимо. Жгучий сок плодов Йа-те-вео, кровь мкооу и какие-то камни на дне. Такая смесь обжигала кожу сильнее, чем огонь.

Рунга получали свои первые татуировки сразу после инициации, а потом на их телах отмечались все важные события в жизни. Некоторые нганы были покрыты рисунками с головы до ног. Если бы Амеди еще мог ясно соображать, он бы порадовался, что молод и мало что повидал. Когда вождь круглым листом зачерпнул смесь и размазал ему по плечу, Амеди закричал, хотя еще с утра обещал себе, что соплеменники не услышат от него ни звука. В последнее время он постоянно чувствовал боль, и по сравнению с тем, что делало с ним дерево, она была почти терпимой… Если бы Амеди был здоров. Но боль была лишь последним ударом по хрупкой связи между сознанием и телом – и последним, что Амеди помнил.

***
Когда Амеди пришел в себя, он уже не был связан. И вождя больше не было. И толпа не шумела. И…

Он лежал в хижине, но не в той, в которой провел все последние дни. В этой он вообще никогда не бывал. Наверное.

Амеди начинал ощущать свое тело. Плечо болело, но не так остро, как в первые мгновения. Ранен он не был. В бок упиралось что-то твердое. Руки двигались, пусть и неуклюже. Похоже, соплеменники не хотели, чтобы он умер сразу, и оставили ему завернутую в листья еду, воду, одежду и кинжал. Кинжал был соблазнительно острым. Можно было бы прекратить все прямо сейчас… Но нет, так поступали только сумасшедшие, не понимающие, что таким образом вырывают себя не только из этой жизни, но и из всего круга перерождений. А ему придется отлежаться и искать более чистую смерть. Может быть, семья убитого им леопарда хочет отомстить и уже ищет его.

Через несколько дней Амеди покинул хижину, чтобы больше никогда в нее не возвращаться. Смерть казалась все столь же желанной. Куда можно пойти, он так и не придумал. Ни одно племя рунга не приняло бы изгнанника с выжженными татуировками, а другой жизни он не представлял. Ему приходилось слышать о рунга, живущих рядом с людьми, но поселиться рядом с давними врагами… Нет. Зато люди наверняка попытаются убить его. Пожалуй, все же стоит поискать их.

***
Люди нашли его сами. Он питался только корнями и фруктами и так полностью и не окреп, но намеревался дорого продать свою жизнь. Даже Тинго однажды убил человека, а Тинго был хоть и силен, но труслив в глубине души, раз расправился с Амеди таким подлым способом.

Они окружили его. Честь требовала, чтобы они слезли со странных зверей, на которых ездили, как рунга на мкооу, и сражались тем же оружием, что и он. Но их предводитель взялся за большой изогнутый лук. Конечно, это же люди! Законы у них другие, а еще они славятся коварством. Амеди не успеет добежать даже до одного. Смерть получалась не такой, какую он хотел. Пусть она будет хотя бы быстрой.

Стрела вонзилась ему в руку. Пальцы, сжимающие рукоять кинжала, невольно разжались. Люди тут же оказались на земле и набросились на него, но убивать не собирались. Его скрутили, связали, перебросили через огромное животное – лошадь, как он позже узнал – и куда-то повезли.

Злые духи! Он знал, что люди убивают не всех рунга, некоторых забирают с собой, но никогда не думал, что это произойдет с ним. Попавшие к людям рунга никогда не возвращались, и между ними и мертвыми никто не видел разницы, но сейчас ему придется эту разницу ощутить на себе. Что люди делают с пленниками? Амеди надеялся – его передернуло, – что не едят.

Его привезли в деревню людей с хижинами из ткани и бросили в одной из них. Позже пришел человек в одежде из какой-то невиданно тонкой и блестящей ткани, приказал раздеть Амеди и тщательно его осмотрел. Увидев ожог на плече, человек недовольно закричал на своих помощников и выбежал из хижины.

Может быть, этот человек был жрецом, а Амеди собирались принести в жертву? У людей было много вещей, гораздо больше, чем у рунга, так что могло ли быть, что они поклонялись более требовательным духам, которые принимали только безупречные жертвы? И что теперь с ним сделают, наконец-то убьют?

Он лежал в одиночестве какое-то время, а потом в хижину опять кто-то вошел. Амеди поднял глаза – и не поверил им. Перед ним стоял рунга. Очень старый, в обносках явно с человеческого плеча, но все же рунга. Неужели он снова сможет жить со своим народом?

– Изгнали из племени? – спросил вошедший с сочувствием.

– Да.

– Считай, что тебе повело. Продадут на севере. Я научу тебя говорить на языке северян.

– Повезло? На севере? Продадут?

Разные племена рунга иногда обменивались между собой пищей и найденными редкостями, но на что можно обменять живое существо?

– На севере живут другие люди, белые. Говорят, они лучше обращаются с… – рунга замялся. – Рабами.

Слово было абсолютно незнакомое, и Амеди даже представить не мог, что это такое. Ему еще многое предстояло узнать.

Божечки, глава и эпилог, одна глава и эпилог. И можно уже начать готовиться к поступлению в магистратуру. Я провалю, конечно, но для очистки совести...

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Тонкая грань. Глава седьмая

Что-то сцена порки у меня даже в средневековофичке была графичнее. Здесь и рейтинга толком нет, одна болтовня. Тем не менее, того-с... Пренебречь, вальсируем.

Аффтырь не несет ответственности за... Да вообще ни за что. Аффтырь — человек клинически безответственный

– Я тогда и не знал, что так… Такое возможно.

Амеди лежал к Элис спиной и говорил. Она бы предпочла видеть его лицо, но раз ему так легче, что ж, она была готова потерпеть. Единственное, что она сейчас позволяла себе – легко касаться его плеча, чтобы показать, что слушает и готова помочь. И заодно скрыть, как она на самом деле испугана и растеряна.

Элис не знала, что ей делать. Она была готова отказаться от всех своих желаний, обращаться с ним так бережно, точно могла сломать его одним неловким прикосновением, одним грубым словом… И как раз этого ей делать не следовало. Если Амеди почувствует перемену в отношении к себе, он наверняка вообразит, что она брезгует им. А если и нет, то все равно найдет, чем себя мучить. Нет, сейчас, когда он уже перестал ее бояться, подпустил к себе так близко, она не могла все испортить. И не ради себя даже, ради него. Она должна одновременно защитить его от воспоминаний – и показать, что он по-прежнему нормальный, что его жизнь продолжается. Ох. И ей определенно придется слушать его гораздо внимательнее, чем прежде.

– Уже потом, в Шахеруле… Некоторых из нас готовили в наложники к мужчинам. Но только тех, кого собирались продать сразу.

В отличие от северян, темпераментные шахрин ловко обходили запреты своей религии. Элис понятия не имела, как справлялись те адалийцы, которые предпочитали свой пол, но во всех книгах, которые она прочла, гомосексуальные связи упоминались как что-то, присущее исключительно другим народам. Развращенность шахрин, темное колдовство рунга… На описания последнего она тогда не обратила особого внимания. Путешественники же любили приврать, когда рассказывали о чем-то непонятном. А теперь получалось, что колдуны рунга действительно порой увеличивали свои силы очень оригинальными способами. Если этот самый… Тинго был всего лишь непосвященным учеником, то что делали с врагами старые и опытные колдуны?

Впрочем, не все ли равно? Ей же не этнографический труд писать. Ей надо разобраться, что творится в голове одного определенного эльфа, а он колдуном никогда не был. И все же ухитрился как-то все себе объяснить, как-то справился… Хорошо, не совсем справился, сегодняшняя истерика тому подтверждение, но начал справляться с произошедшим.

Элис уже начала прикидывать, как бы деликатнее спросить об этом, но тут Амеди сам резко перевернулся на спину и, искоса поглядывая на нее, сказал:

– Госпожа?

– Да?

– Ничего в мире не происходит просто так, правда? Это было наказание. За смерть Намиси. А сейчас… Вы… Такая добрая… Может быть, она простила меня?

Вот что она должна была ответить? Первым ее желанием было схватить его, встряхнуть, прокричать, что он ни в чем не виноват, что он не заслужил произошедшего… И как бы это звучало для него? «Тебя изнасиловали, потому что ты попался под горячую руку»? «Жди, когда духи действительно заставят тебя заплатить за ее смерть»? Был бы он хотя бы современником Элис… Но он не был. Он мыслил как-то по-другому, и… И она струсила. Возможно, она совершила ошибку, ужасную ошибку, о которой когда-нибудь пожалеет, но она просто обняла его и пообещала что все самое страшное закончилось, что она рядом и больше никому не позволит его обидеть.

Он не сопротивлялся, даже, кажется, придвинулся ближе к ней. Уже хорошо. Он не начал вновь бояться ее, так что можно считать, этот вечер они пережили с минимальными потерями. Или… Ей даже удалось кое-что приобрести?

– Госпожа… Из вас получился бы хороший вождь.

Элис так и подмывало сказать, что ей не идут большие головные уборы с перьями – ведь именно такие должны носить все вожди, правда? – но голос Амеди звучал так торжественно, что она позволила себе всего лишь ответить ему удивленным взглядом.

– Вождь требует подчинения, особенно в трудные времена. Не потому что он хочет власти, но чтобы защитить все племя. Если каждый начнет поступать так, как ему вздумается, племя погибнет. Если бы я раньше все рассказал вам…

Он запнулся. Хорошо, пусть это считается извинением за устроенную сцену. Амеди пообещал впредь предупреждать обо всем, что может пробудить в нем дурные воспоминания, и был великодушно прощен.

***

Существовала еще одна проблема. Отец Реджинальд. Пожалуй, если бы Элис считала, что это то, что нужно Амеди, то она перестала бы приглашать священника к себе домой. Но не могла же она – они – всю жизнь избегать посторонних мужчин. Элис уверила Амеди, что отец Реджинальд – вполне достойный человек, и запланировала следующий вечер через неделю после того, что получил неожиданное продолжение.

Признаться честно, она рассчитывала не столько выяснить, что же отец Реджинальд имеет против ее раба, сколько показать ему, что Амеди мало чем отличается от человека, и уж точно не является тварью, существование которой противно Богу. Получалось плохо. Теперь не было леди Альвевы, способной в одиночку изображать непринужденную светскую беседу между всеми присутствующими, и Элис невольно заняла ее место. Пришлось признать, что и в этой области леди была исключительно одаренной женщиной. Элис в своем новом качестве не смотрелась и вполовину так естественно. Через некоторое время ей стало казаться, что если она скажет еще одну очаровательную глупость, разум возмутится ненадлежащим его применением и покинет ее навеки. Занятая сочинением банальностей, с трудом способных претендовать на остроумие, она отвлеклась от происходящего вокруг, а там происходило… Словом, что-то происходило.

Нет, все вроде бы было по-прежнему: отец Реджинальд слушал ее, изредка отпуская сдержанные реплики, Амеди порхал по гостиной ловко и бесшумно, так, как не могли даже идеально вышколенные слуги-люди. И все же, в отличие от хорошего слуги, он был очень… Заметен. Конечно, теперь он не боялся и не мечтал стать невидимым, но дело было не только в этом. Его экзотическая красота всегда притягивала взгляд, но, живя с ним вместе, Элис как-то привыкла не обращать на нее внимания. А теперь яркие краски его внешности словно подновили и, хотя он остался тем же, не смотреть на него было просто невозможно. Теплая смуглая кожа, кончики волос, взлетающие в воздух при каждом движении, оранжевые глаза, светящиеся за трепещущими ресницами. Он весь превратился в пламя, весело пляшущее, согревающее и бросающее красные отсветы на щеки, но все разрастающееся, готовое заполнить собой все доступное пространство… Кроме того места, где находился Реджинальд. Тот в своей подчеркнуто аскетичной темной одежде казался мрачной неприступной скалой, единственным пятном покоя на фоне разгорающегося пожара. Покоя холодного и какого-то пугающего.

А потом скала раскололась. Реджинальд, чувствуя, что его если не вытесняют, то окружают, предпринял контрнаступление. Единственным способом, которым владел безупречно. Он стал говорить. Начал он ненавязчиво, отвечая Элис, сплетая свой голос с ее, но вскоре вытеснив ее из беседы на те позиции, которые прежде занимал сам.

Она не знала, радоваться ли ей или бояться. Ей как раз удалось перевести разговор на интересующую ее тему, на рунга, и теперь Реджинальд высказывал все, что думал по этому поводу. Именно это и нужно было Элис, но потеря контроля над ситуацией пугала. Еще неопределеннее все становилось из-за Амеди, который, услышав, что речь идет о его народе, тут же стал незаметнее и прислушался.

Взглядов Реджинальд придерживался обычных для своего окружения. Народы слабые и дикие должны подчиниться сильным и цивилизованным, а свет истинной веры рассеет мрак примитивных суеверий. Задача же и их просвещенного монарха, и его добропорядочных подданных – всячески тому способствовать, что, к сожалению, не всегда происходит. Интерес к загадочным существам сбивает людей с правильного пути, как и ложное милосердие, которое отличается от настоящего тем, что не сочетается с твердостью и непримиримостью к врагам истинной веры.

– Вы представляете, Алисия, – негодовал Реджинальд, – половина города по сути отдана этим существам с их варварскими обычаями и нелепыми верованиями.

Элис воззрилась на него с неподдельным изумлением. Реджинальд пояснил, что их излишне, на его взгляд, мягкосердечный король, выделил несколько кварталов в городе, недавно отвоеванном у шахрин, под поселение оказавшихся на территории Адалийской империи рунга.

– И это вместо того, чтобы разбросать их по стране, чтобы они быстрее перенимали подобающие порядки!

Амеди, к тому времени почти потерявшийся в неясном освещении гостиной, быстро принес новый чайник и начал сновать вокруг стола. Может быть, правильнее было бы отослать его, но теперь, когда он впервые за долгое время услышал что-то о своем народе, Элис просто не смогла сделать это. Вместо этого она попыталась усовестить Реджинальда:

– Но они наверняка и без того тоскуют по родине, и если их обычаи не нарушают закон, и не приносят вреда ни им, ни их соседям…

– Алисия! – она впервые видела Реджинальда таким возмущенным. – Уж вы, разумная женщина, не можете верить в такую чушь! Государство с разными обычаями в нем? Без единой веры?! Нет, через поколение малый народец должен вымереть, или я не готов ручаться за души людей! Людей, а не каких-то мелких тваре…

Отец Реджинальд был очень терпеливым и стойким человеком, теперь Элис могла сказать это с уверенностью. Во всяком случае, когда его задела струя крутого кипятка, он всего лишь сжал зубы и зашипел.

– Простите, господин, – сказал Амеди, скромно опуская глаза. – Моя рука всегда дрожит, когда я слышу о своем народе.

Элис как раз успела встать между ними и перехватить руку отца Реджинальда.

– Простите, преподобный, но бить моего раба имею право только я. Ты, – она кивнула Амеди, – наверх.

***

– Я извинилась перед отцом Реджинальдом за тебя. Надеюсь, ты понимаешь, что я отвечаю за каждое твое действие?

– Да, госпожа.

Признаться честно, Амеди выглядел прекрасно. Он вытянулся в струнку, но опустил голову и украдкой бросал на Элис взгляды, в которых оскорбленная гордость мешалась с острым осознанием вины. Хотелось простить его прямо сейчас, но Элис, уже доказавшая ему, что может быть доброй, сейчас должна была дать понять, что доброта не равняется слабости.

– Ты согласен, что заслужил наказание?

– Да, госпожа.

– Каким образом?

– Поддался чувствам и совершил глупость. Не посоветовался с вами, хотя плохо разбираюсь в отношениях между людьми. Опозорил вас перед вашим другом, – голова Амеди склонялась все ниже и ниже, но тут он вновь бросил на Элис обжигающий взгляд. – Дело не в том, прав я или он. Раз уж вам приходится отвечать за мои поступки, то вы хотите научить меня думать перед тем, как что-то сделать.

Он повторил дословно все, что она ему говорила, но Элис все же надеялась, что он ее понял. Она же понимала, почему он обижен, хотя и чувствует себя виноватым, без всяких слов понимала.

– После мы поговорим о том, что сказал отец Реджинальд, – пообещала она. И еще раз уточнила, – я наказываю тебя за то, что ты сделал, а не почему.

– Да, госпожа. Спасибо, госпожа.

Она взяла его за руку и потянула на себя.

– Как у вашего народа наказывают за неповиновение вождю?

– Не пускают на обряды, во время которых он делится своей удачей.

Так, это ей точно не осуществить.

– А непослушных детей?

Элис показалось, что у нее в ладони вспыхнул огонек. Но Амеди дернулся и тут же успокоился, лишь покрасневшие щеки выдавали его чувства.

– Тебе что-то не нравится?

– Госпожа могла заметить… – он замолчал. – Госпожа считает, что только дети делают, что хотят, и не думают о последствиях?

Элис кивнула. Кажется, Амеди начал понимать ее с полуслова. Пусть и не всегда с готовностью принимать ее решения… Она залюбовалась выражением его лица, на котором отражалась напряженная внутренняя борьба. Наконец он решился:

– Непослушных детей бьют тростниковыми прутьями.

Что-то в этом роде она и предполагала. Рунга были очень милыми, но все же дикарями. Если королю захочется запретить какой-нибудь из их обычаев, то почему бы не этот? Вместе с исконным адалийским обычаем воспитывать детей розгами и ремнем.

Тем не менее, для ее целей он был как нельзя кстати.

– Хочешь, придумаем что-нибудь поинтереснее? Горячий воск после легкой порки…

– Госпожа!

А вот теперь что-то произошло. Амеди, только что прелестно красневший, вдруг побледнел и сжался, обхватив себя руками. Что еще о его жизни она не знает? Элис проследила за его движением и поняла. Ожоги на его плече. Он так и не рассказал ей, откуда они взялись. Но этим ей придется заняться позже. Сейчас надо успокоить его… Или как раз успокаивать его и не надо?

– Ты хочешь что-то мне сказать?

Он нервно кусал губы, словно боясь выпустить роковые слова, и взглядом умолял, чтобы она сама сказала это, но Элис осталась непреклонна.

– Госпожа… Я говорю это не потому что хочу избежать наказания. Я должен предупреждать вас о том, что вызывает у меня дурные воспоминания.

– Правильно.

– Не надо воска.

Элис невольно улыбнулась.

– Это было не так уж и страшно, правда?

Амеди улыбнулся ей в ответ.

Она давно хотела видеть его таким, покорно раздевающимся для наказания, укладывающимся на кровать, терпящим удары. На всякий случай она привязала его, но он не пытался уйти от плети даже невольно. Не в обычаях его народа было стесняться криков и слез, но сейчас он старался не издать ни звука. Всего лишь несколько тихих стонов сорвалось с его губ. Напряженное, словно окаменевшее тело, стиснутые зубы… Все было не так, как Элис себе представляла, но ее не оставляло чувство, что главного она добилась и ей не следует требовать большего.

И потом, когда она касалась покрасневшей кожи, от порки ставшей мягкой и горячей, она чувствовала его нетерпение отчетливее, чем изгибы его тела. Гладить его вот так было слишком приятно, чтобы отказаться от этого совсем, но мысль, что он ждет, когда же все закончится, портила все удовольствие.

– Госпожа?

Заговорить Амеди решился уже намного позже, когда он уже отдыхал, лежа поперек их кровати, а Элис сидела рядом и мучительно о чем-то размышляла, но не могла сформулировать ни единой мысли.

– Да, конечно, я же обещала. Нет, я не считаю, что отец Реджинальд прав. Ваши жертвоприношения отвратительны, но это не значит, что рунга должны исчезнуть с лица земли.

– И вы были настолько добры, что даже сказали ему об этом.

Элис не знала, было ли в культуре рунга представление об иронии, но сейчас в его голосе звучала именно она.

– Я даже отказала ему от дома.

Недоумение.

– То есть, сначала я извинилась за твое неподобающее поведение, а потом отказала от дома.

День выдался тяжелый, но смесь изумления с невероятным восторгом в глазах Амеди оказалась достаточным вознаграждением за все пережитое.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Как же я люблю писать персонажей с четкими моральными ориентирами. «У меня есть цель, и меня не волнует, чья кость хрустит под моим каблуком». «Те, кто со мной — свои, их я защищаю. Те, кто против — враги, их я убиваю». Отличный, замечательный, великолепный образ мысли, плавно перетекающий в образ действий.
Но нет, мы не ищем легких путей. Фичок про светлое трансгуманистическое будущее я уже бросила (к слову, единственный фичок, который я так и не дописала). Но угораздило ж меня вляпаться в заявку с попаданкой!
Как же меня бесит Элис, искренне считающая себя современным цивилизованным человеком, постоянно рефлексирующая на эту тему, но прекрасно встроившаяся в окружающее ее общество с Бременем Белого Человека. Что она вообще о себе мнит, а?
Ну и то, что порнофичок плавно мутирует в сборник СЖВ-мыслей, тоже бесит.

@темы: разброд и шатания...в голове, графомания: самоанализ, попаданкифик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Тонкая грань. Глава четвертая

Жанры-предупреждения те же. На очереди джунгли и Йа-те-вео.

Ом-ном-ном

Все племя собралось на главной поляне деревни, перед Сам-га-вео. Вождь, могучий и грозный, застыл в зловещем молчании. Каменное выражение его лица и татуировки, украшавшие добрую половину его тела, придавали ему сходство с резным идолом гневного духа. Нганы, озабоченные и мрачно-торжественные, окружили его, готовясь принять решение, которое повлияет на судьбы всех в племени. Среди них не было Лоаны, которая пошла в пещеру. Все ждали ее возвращения.

Наконец, послышались встревоженные голоса. Теперь Венду не надо было показывать дорогу, и он следовал за Лоаной на почтительном расстоянии. Их сопровождали трое охотников, тихо переговаривающихся между собой. Вождь повернулся к нгане и произнес чуть хрипловато, тщательно пряча в голосе страх:

– Скажи, мудрая, что погубило всех мышей?

Лоана, высокая и седовласая, величественно выпрямилась и ответила с затаенной печалью:

– Один из нашего народа. Лес давно не видел такого злодеяния.

Рунга испуганно зашептались. Чего бы ни добивался неизвестный преступник, он перебил целую стаю летучих мышей с детенышами, нарушив великие циклы жизни. Теперь это должно было отразиться на них всех. Намиси поймала руку Амеди, то ли ища утешения, то ли даря его.

– Мудрая, – неожиданно заговорил Тинго. Все вокруг зашикали на него, но он даже не обратил на это внимания. – Каким оружием можно было убить всех мышей?

– Яд.

– Яд? – воскликнул Венду.

– Ты знаешь что-то, дитя? – спросила Лоана.

Взгляд Венду заметался по лицам окружающих его рунга, пока не остановился на Тинго. Тот слегка кивнул и повторил едва слышно: «Яд».

Венду решился:

– Не зеленый ли это порошок, убивающий почти мгновенно?

Лицо Лоаны посуровело.

– Откуда ты знаешь?

– Он, – Тинго указал на Амеди с самым простодушным видом, – убил таким ядом леопарда.

Амеди почувствовал, как его соседи отодвигаются от него и смотрят так, будто видят его впервые в жизни. Рядом с ним осталась только Намиси, прижавшаяся к нему еще сильнее.

– Амеди бы не стал, – пробормотал Венду.

– Не стал бы, – согласилась Лоана, но не слишком уверенно. – Он целитель и чтит великие циклы жизни.

– Если только… – Венду запнулся.

– Говори же! – не вытерпел вождь.

– Из-за мышей мы не могли собрать кристаллы. Амеди с Намиси должны были пожениться на этом Празднике Цветов. Он так разозлился…

– Подтверждаю это! – выкрикнул Тинго со своего места. – Весь мой отряд подтверждает!

– Дитя, – Лоана выглядела так, будто за мгновение постарела на несколько лет, – что ты можешь сказать в свою защиту?

Амеди не знал. Он не понимал, что происходит, но чувствовал, что сейчас вся его жизнь, все мечты и надежды вот-вот рухнут.

– Я этого не делал.

Его голос дрогнул. Похоже, никто ему не поверил. Он искал поддержки, но встречал во взглядах окружающих лишь осуждение. Одна Намиси оставалась с ним рядом, но даже это его не радовало: осознав, что сейчас с ним случится нечто ужасное, он не хотел, чтобы она пострадала тоже.

– Я не хотела в это верить, – прошептала Лоана. – До сих пор не хочу. Духи благие, дитя, почему ты?

***

Судить его и назначить наказание должны были нганиика и вождь на глазах у всего племени уже на следующий день, когда солнце поднимется высоко над головой и будет наблюдать за тем, чтобы не случилось никакой несправедливости. Амеди грустно улыбнулся. Ему хотелось верить, что яркие золотистые лучи помогут обнаружить правду завтра, но раз сегодня солнце равнодушно смотрело на его ложное обвинение, стоит ли ждать, что оно переменит мнение?

Под лунным светом, проникающим сквозь прутья хижины, ему было лучше. Легкая прохлада, запах распустившихся в ночи цветов и мерный стрекот насекомых успокаивали и позволяли подумать. Вот только о чем думать, Амеди не знал. Кто-то приложил немало усилий, чтобы обвинить его в преступлении, которого он не совершал, но кто и зачем? Он не причинял вреда своим соплеменникам, и даже если не все его любили, вряд ли кто-то мог ненавидеть его настолько, чтобы навлечь на его голову суровое наказание. Амеди принялся вспоминать, что делал в последнее время, силясь понять, не обидел ли он кого так сильно, но ничего не придумал.

От невеселых мыслей его отвлек негромкий голос. Намиси подобралась к запертой хижине и пыталась привлечь его внимание. Он смог разглядеть лишь смутные ее очертания, но то, что она не покинула его в такой час, заставляло его не терять надежду и искать хоть какой-то выход.

– Скажи мне правду, – прошептала она, – это не ты?

– Я бы не подверг опасности тебя… Нас… Ради мести неразумным созданиям.

– Я верю тебе, – помедлив, ответила Намиси. – Но больше никто не верит. Еще не было суда, но нганы уже спорят, к чему тебя приговорить. Амеди… Если тебя изгонят из племени, я пойду с тобой. Не спорь. Я знаю, нам будет тяжело, но вместе мы преодолеем любое препятствие.

Что же ей ответить? Страх перед унижением во время самого изгнания и полной опасностей жизнью без всякой защиты племени был заглушен противоречивыми чувствами. Как же приятно было знать, что он настолько ей дорог. Он поверить не мог, что она готова была разделить с ним все тяготы изгнания, да еще и подвергнуть им своего ребенка… И допустить этого тоже не мог. Если уж кто-то неизвестный захотел сломать его жизнь, пусть за это больше никому не придется расплачиваться.

Переубедить Намиси Амеди так и не смог, хотя она страшилась будущего не меньше него. Но если она заявит перед нганиикой, что хочет уйти из племени, ее всеми силами будут отговаривать. Амеди решил, что сам будет упрашивать нган и вождя не отпускать ее. Теперь, когда у него была цель – защитить любимую женщину, – Амеди вдруг понял, что почти не боится завтрашнего суда и ждет его как разрешения всех его сомнений.

***

Разбудили его поздно, когда солнце уже вовсю сияло на небе. На главную поляну привели под охраной двух охотников, но теперь, когда его больше волновала судьба Намиси, чем его собственная, Амеди даже не думал о побеге.

Его встретили сухим звуком ударов – одна из нган склонилась над огромным барабаном – и шелестом множества приглушенных голосов. Толпа расступалась перед ним, словно другие рунга боялись, что его преступление запятнает и их. Некоторые смотрели на него с жалостью, некоторые – с негодованием. Кое-кто то ли не осознавал опасности, грозившей всему племени, то ли надеялся, что изгнание виновного умилостивит духов, так что пялился на него с откровенным любопытством. Вождь держался поодаль, чтобы не мешать нганам. Его черед наступит во время ритуала изгнания, пока же вся власть принадлежала нганиике.

Возглавлять все действо вызвалась Лоана, винившая себя в преступлении ученика не меньше, чем его самого. В ее взгляде упрек смешивался с такой горечью, что Амеди стало стыдно, хотя он ничего и не совершал.

Медленно она поднялась с корня Сам-га-вео, на котором сидела, и заговорила. Она не столько рассказывала, что случилось, и старалась подтвердить виновность Амеди, сколько взывала к его совести, предлагая сознаться во всем и раскаяться. Он бы с радостью и облегчением послушался ее, будь он на самом деле виновен, но ложь бы его не спасла, лишь разочаровала тех, кто мог еще верить в его невиновность.

Он пытался еще раз все объяснить, но, поскольку сам толком не знал, что же произошло на самом деле, так никого и не убедил.

Лоана отчаялась его уговорить и обратилась к нганиике и всему племени:

– А теперь пусть добрые духи подскажут вам правильное решение. Какое наказание заслужил Амеди своим злодеянием?

– Изгнание! – сказала нгана, бившая в барабан.

– Изгнание! Изгнание! – повторила каждая из нган.

– Изгнание… – печально согласилась Лоана.

– Изгнание! – торжественно провозгласил вождь.

– Изгнание! Изгнание! Изгнание! – выкрикивали собравшиеся на поляне рунга.

– Я не знаю, да и права не имею решать, что он заслужил, – раздался вдруг хриплый каркающий голос, – но разумнее будет приговорить его к смерти.

Все обернулись к источнику этого голоса. Из тени деревьев вышла скрюченная старуха. Темные одежды, некогда богато украшенные, теперь превратились в лохмотья и повисли на ее тощем теле. Их края волочились за ней следом, но она даже не обращала на это внимания. С головы до ног она была покрыта татуировкой, но лишь на одном плече та имела коричневатый оттенок, которым пользовались большинство рунга. Остальные узоры были выцветшего со временем кроваво-красного цвета.

– Колдунья! Колдунья! – шептали рунга, забыв об Амеди.

– Могущественная Самха! – голос Лоаны дрогнул. – Что привело тебя сюда?

– Я, – проскрипела Самха, – была избрана Древом, чтобы служить ему. Я посвятила ему всю свою жизнь. И теперь я пришла, чтобы объявить его волю!

– Йа-те-вео… Сердится?

– Оно в гневе! И этот гнев обрушится на вас, убийцы беззащитных созданий и их детенышей, если вы не принесете искупительную жертву!

Колдунья возвестила об этом громко, закашлялась и добавила куда спокойнее:

– Так что не советую изгонять мальчишку. Пусть лучше он один будет отдан древу, чем племя лишится сразу двоих или погибнет полностью.

Лоана побледнела, но на этот раз говорила твердо:

– Да будет так!

– Да будет так, – повторили нганы.

– Да будет так, – неуверенно произнес вождь.

– Да будет так, – послышались голоса из толпы, но на сейчас многие предпочли промолчать.

Из болтающегося у нее за плечами мешка Самха извлекла широкую чашу, наполнила ее водой из протекавшего недалеко от корней Сам-га-вео ручья и бросила в нее какой-то сверкающий красным кристалл.

– Иди сюда, мальчик. Выпей.

Амеди хотел что-то сказать в свою защиту, но его взгляд встретился с широко раскрытыми глазами колдуньи и тут из него словно высосали половину сил. Он пытался сопротивляться, но все же, неохотно переставляя ноги, он подошел к Самхе, опустился перед ней на колени и принял из ее рук чашу. Прежде чем выпить розовую жидкость, он с трудом разомкнул губы и спросил:

– Что это?

– Это? Это облегчит боль, когда Древо обовьет тебя своими ветвями и вонзит шипы в твою плоть. Ты будешь умирать долго, но хотя бы не мучительно.

Краем глаза Амеди заметил движение в толпе. Намиси всеми силами пыталась пробиться к нему, но ее, похоже, намеренно не пускали. Он хотел броситься к ней, но его руки сами поднесли чашу ко рту и заставили его сделать первый глоток.

***

Самха готовила его к обряду жертвоприношения до вечера. Заставила полностью раздеться, вместо одежды и украшений выдав маленькую набедренную повязку. Окурила едко пахнущей смесью трав. Наконец, отвела к водопаду, в струях которого вымыла, предварительно обмазав клейким соком какого-то растения. Это было унизительно, но Амеди не мог и пальцем пошевелить без ее разрешения. Он слышал, что колдуны, чтобы сохранять контроль над своими жертвами, должны были смотреть им в глаза, но то ли Самха была слишком сильна, то ли таинственный напиток полностью подавил его волю.

Она обращалась с ним осторожно, без жестокости, будто не ей предстояло убить его. Ее узкие ладони и костлявые пальцы с длинными загибающимися ногтями скользили по его беспомощному телу бережно, будто руки матери, омывающей дитя. Он бы заподозрил, что ей просто нравится трогать молодого мужчину, находящегося в полной ее власти, но она была в том возрасте, когда подобные желания уже давно позабылись.

Лишь раз она бросила на него долгий взгляд и сказала, ни к кому особо не обращаясь:

– Красивый… Мой муж был таким же. И тоже рано умер.

– Ты… Его выпила? – неожиданно для себя смог ответить Амеди.

Похоже, Самха была не против их разговоров. Наверное, она обрадовалась, услышав голос другого рунга впервые за много лет, проведенных наедине с Йа-те-вео.

– Да, – беззлобно согласилась она. – А что мне надо было делать? Он сам решил остаться со мной, когда древо меня избрало.

Поженившимся рунга не разрешалось расходиться, кроме одного-единственного исключения. Когда дерево выбирало одного из супругов, превращая в колдуна, он начинал тянуть из другого жизненную силу. И чем сильнее были между ними чувства, чем чаще они обменивались прикосновениями и ласками и ложились вместе, тем быстрее это происходило. Горячо любимый колдун становился необычайно могущественным, но для этого любящий должен был отдать свою жизнь. Многие покидали жен и мужей, избранных древом, но некоторые пары оставались вместе до конца. Трудно было представить, что они переживали. Что пережила Самха.

Сейчас, впрочем, она говорила обо всем без всякого волнения. За свой длинный век она повидала и совершила столько, что ее чувства словно иссушились и обесцветились. Выслушав историю Амеди, она сразу же поверила ему, но не выказала ни жалости, ни сожаления. Ее интересовало лишь одно: чтобы Йа-те-вео получило свою жертву. Она объяснила, что надо делать, чтобы дерево было довольно, и посоветовала Амеди смиренно принять его судьбу.

В лес Йа-те-вео они отправились, когда начало смеркаться. Причитающие, как во время похорон, нганы проводили их до самого входа в чащу. Им не нравились возложенные на них обязанности, и они предпочли разойтись побыстрее, лишь проводив Амеди и Самху мрачными взглядами.

Деревья в лесу, хотя и казались зловещими и неумолимыми стражами обиталища Йа-те-вео, нисколько не задержали колдунью и ее жертву. Когда те вышли на поляну, где должен был состояться ритуал, ночь все еще не успела опуститься на лес.

В полутьме Йа-те-вео казалось клубком огромных переплетенных ветвей. Самха не стала подходить к нему близко, предпочитая взывать с расстояния:

– О Великое Древо! Прими же эту жертву, и пусть она утолит твой гнев!

И тут ветви зашевелились. Как толстые черные змеи, они расползались в стороны, открывая ярко-красную сердцевину. Руки Самхи оказались на бедрах Амеди, и она сорвала с него повязку. «Иди, мальчик», – услышал он за своей спиной и повиновался. Медленно, едва сгибая ноги, он подошел к дереву, распахнувшему ветви. Еще шаг – и он уже стоял на ярко-красном. Все внутри него перевернулось от вдруг нахлынувшего ужаса, но он все еще не мог двигаться.

Первая ветвь, покрытая грубой корой, обернулась вокруг его шеи, притягивая и вынуждая сделать еще шаг. Вторая обвила голову, закрывая глаза. Еще одна скользнула по запястьям, сжимая их и поднимая вверх. Амеди бы многое отдал за возможность их сбросить, но вскоре шершавые прикосновения стали чувствоваться по всему обнаженному телу. Ветви оплели его полностью, заключив в непроницаемый кокон.

И тогда Йа-те-вео выпустило шипы. Множество длинных толстых игл пронзили кожу Амеди, не задевая внутренних органов, но запустив свои жадные кончики в его сосуды. Теперь он был обречен истекать кровью еще долгое время.

Самха обещала, что ее снадобье облегчит боль, но она ошиблась. Единственное, что делало таинственное зелье – не позволяло сопротивляться. И даже выпустить из груди дикий крик, острыми когтями рвущийся наружу, Амеди не мог. Боль была ужасная, заставляющая ждать смерти как избавления.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Тонкая грань. Глава вторая

О радость, радость! Вторая глава в муках появилась на свет.

А-а-а, в Африке горы вот такой вышины!

Его звали Амеди. Он жил в одной из деревень рунга, разбросанных по бесконечному Лесу и надежно сокрытых от любопытных и упрямых людей. Когда он родился, мать принесла его к нгане – мудрой женщине – их племени, и та, положив руку на маленький лобик ребенка, решила, что сама будет учить его разбираться в травах и исцелять больных.

Решила – и доказала свою мудрость в очередной раз: дело свое Амеди знал и любил. Поэтому он доверял нганиике, совету нган, и с радостным нетерпением ждал, когда они примут еще одно решение, которому суждено будет навсегда изменить его жизнь. Это решение принесет ему множество бед, но тогда он об этом не догадывался.

Он лежал на берегу одной из многочисленных лесных речушек, что блестящими змейками петляли между деревьев и папоротников. Воздушные корни баньяна нависали над ним и тянулись к воде, отгораживая Амеди от остального мира, но не мешая ему разглядывать полную луну. Она сияла, как украшенное серебристыми полупрозрачными кристаллами Сам-га-вео, Древо Племени, а звезды танцевали вокруг нее, как празднующие рунга.

Как рунга на Праздник Цветов. Амеди почувствовал, что невольно улыбается. Многие перед этим праздником места себе не находили, но Амеди его с нетерпением ждал.

Легконогая охотница Намиси, притягивавшая красотой и веселым нравом всех юношей деревни, отдавала предпочтение ему. А когда старые нганы, которым предстояло помочь молодежи выбрать себе супругов, видели их вместе, они словно расцветали, вспоминая свою молодость и свой Праздник Цветов.

Амеди порой не понимал, почему из всех юношей деревни Намиси выбрала именно его. Она уже была женой охотника, в прошлом году погибшего в стычке с людьми. Перед их хижиной, полной искусно сделанной утвари, бегал смеющийся полуголый ребенок – так что от женихов у Намиси отбоя не было. Каждый хотел получить в жены женщину, уже доказавшую свою способность родить здорового малыша. Каждый хотел, чтобы в будущем их малочисленного вымирающего народа нашлось место для его потомков.

Но Намиси отвергла ухаживания отважных охотников и трудолюбивых шаманов, что своими песнями побуждали деревья, растущие рядом с их жилищами, плодоносить чаще. Ей пришелся по вкусу скромный целитель, который даже не имел права требовать с исцеленных больше, чем они сами хотели ему подарить. Амеди в очередной раз поклялся сам себе, что сделает все, чтобы им с Намиси не пришлось жить лишь благодаря ее добыче.

Тихий хруст отвлек его от размышлений. Не подвернись ей под ноги сухая ветка, Намиси подошла бы к реке незамеченной. Она поманила Амеди к себе, но он остался на месте, приготовившись наслаждаться зрелищем. Засмеявшись, Намиси расстегнула пряжку на плече, развязала узорчатый пояс, украшенный перьями, и ее платье, превратившееся теперь в простой кусок ткани, соскользнуло на землю. Медленно она погрузилась в реку и поплыла, извиваясь в воде, как змея.

Накупавшись вволю, она вышла на берег и, не обращая внимания на одежду, скользнула под навес из корней. Лунный свет играл в каплях воды на ее теле, превращая их в жемчужные бусины. Она села на колени рядом с Амеди, и он почувствовал, как у него перехватило дыхание. Она склонилась к самому его лицу и потерлась своим носом об его – у людей это значило бы поцелуй.

– Ты же не собираешься… – прошептал Амеди севшим голосом.

– А почему нет? – хихикнула Намиси. – Все равно ты скоро станешь моим мужем.

Она перекинула ногу через его него. Он нерешительно скользнул рукой по ее талии.

– Подобно земле копит мужчина в себе соки…

– Что?

– Так говорит нгана, прежде чем отпустить молодых в их новую хижину, – она снова рассмеялась. – Чтобы однажды отдать женщине, которая, как дерево, принесет плод.

Намиси чуть выгнулась, так, что ее мягкие груди подались вперед. Амеди погладил их, потом осторожно, краснея от своей неопытности, сжал соски. Намиси томно вздохнула.

Она приподнялась и снова опустилась, раздвинув ноги, и Амеди почувствовал, как его член погружается во влажную жаркую глубину. Она сжала коленями его бока и начала медленно двигаться. Ее острые ноготки рисовали беспорядочные узоры на его груди. Намиси наклонилась, чуть прикусила его шею, лизнула и выпрямилась, вскрикнув. Амеди глухо застонал, чувствуя, как ходят кругами ее бедра и она сжимает его в себе.

Он сел, обнимая ее, прижимая к себе, и снова откинулся назад, когда она ускорилась, превратив плавные движения в страстную скачку. Негромкие влажные звуки смущали и возбуждали одновременно. Ее руки блуждали по всему его телу. Наконец, когда он застонал особенно громко, ее ладонь накрыла его рот. Он поймал ее палец губами, облизал… И прикусил, когда на мгновение перед глазами потемнело, его резко выгнуло, и земля будто бы резко ушла вниз, оставив после себя лишь пустоту.

Придя в себя, Амеди с испугом посмотрел на Намиси – он совсем забыл, что ему следует заботиться прежде всего о ней, – но она лежала рядом с ним, глядя в ночное небо с удовлетворенной улыбкой на лице.

– Расскажи мне что-нибудь о звездах, – попросила она, укладывая голову ему на плечо.

***

Они продвигались по лесу медленно, стараясь не повредить деревья и не потревожить животных. Шаман Венду своим пением заставлял переплетенные лианы раздвигаться, открывая тайные тропы рунга. За ним шел Амеди и расширял проход – так, чтобы в него могло пролезть длинное чешуйчатое тело рогатой ящерицы мкооу. На спине у мкооу восседал Тинго, предводитель их отряда. Он был чем-то похож на человека: то ли высоким ростом и мощным сложением, то ли жадностью и нетерпеливостью. Но если сзади его можно было и правда принять за человека, то любой, кто смотрел ему в лицо и видел пылающие алые глаза, думал, что столкнулся с каким-то недобрым духом. Упиваясь недавно полученной властью, он не обращал внимания на следовавших за ним охотников.

Им доверили очень важное задание: собрать лунные кристаллы, которыми будет украшено Сам-га-вео в конце праздника, в день свадеб. Тинго раздувался от гордости, поторапливая своих проводников. Амеди едва ли не впервые в жизни был с ним согласен: ведь именно под Древом он будет навсегда связан с Намиси. Так что он чуть не обругал Венду, когда тот остановился.

Тропа перед ними раздваивалась. Их путь лежал направо, в пещеры, стены которых мерцали загадочным светом. Но Венду смотрел налево, туда, где лес был особенно густым и мрачным.

– Что, хочешь прогуляться к Йа-те-вео? – насмешливо поинтересовался подъехавший к ним Тинго.

Венду хлопнул в ладоши, сделал охранительный знак и осуждающе покосился на своего предводителя.

– Что? – криво усмехнулся Тинго. – Мы все будем хорошими рунга и постараемся, чтобы нас туда не отвели.

Хищное дерево Йа-те-вео было защитником и покровителем всего леса. Обычно оно действовало тайно, своей магией заставляя растения сплетаться в непроходимые чащи и насылая видения на людей, слишком далеко проникших в лес. Но в песнях и сказаниях упоминались битвы, во время которых черные извивающиеся корни выползали прямо из-под земли и помогали сражающимся рунга. Все это Йа-те-вео делало, не ожидая благодарности, но когда кто-то осквернял лес, нарушая его священные законы, рунга сами приводили святотатца на заповедную поляну, где дерево с ним жестоко расправлялось. Йа-те-вео служили таинственные колдуны, которых оно само выбирало среди охотников, шаманов и целителей, и наделяло зловещими силами.

Мало кто хотел превратиться в колдуна, и все боялись когда-нибудь стать жертвой дерева. Так что юноши на некоторое время столпились у развилки тропы, пытаясь что-то разглядеть между стволами обычных, не хищных деревьев. Наконец, Тинго не выдержал:

– Эй, вы! Вы недавно были признаны взрослыми мужчинами, – словно в доказательство этого он напряг мощную руку, которую обвивала спускающаяся с плеча татуировка – ее получали все взрослые рунга, – а ведете себя, как малолетние дети, наслушавшиеся сказок!

– Идем дальше, – отмер Венду.

Они пошли дальше, притихшие, настороженно вслушивающиеся в звуки леса. Это помогло им заранее заметить леопарда, затаившегося на дереве в ожидании неосторожной дичи.

– Обойдем, – чуть слышно шепнул Венду.

– Ну уж нет, – вскинулся Тинго. – Он оказался на моем пути. Теперь он мой. Не мешайте.

И ловко спрыгнув с мкооу, Тинго бросился к дереву. Он как раз успел подскочить и уцепиться за ветку, когда леопард мягко слетел вниз. На мгновение он застыл, недоумевая, куда же делась незадачливая добыча, и Тинго с победным кличем обрушился ему на спину. Сильные ноги рунга обхватили мускулистые бока зверя, и стальной, снятый с убитого человека кинжал несколько раз пронзил пятнистую шкуру. Потекла кровь, но раны только разозлили леопарда. Сбросив с себя наездника, он ударил Тинго когтистой лапой и сжался перед прыжком. Амеди уже несся наперерез ему, вынимая из-за пояса маленькую трубочку. Едва увернувшись от клацнувших клыков зверя, он поднес трубочку к губам и дунул прямо тому в морду.

Из трубочки вырвались клубья буро-зеленого порошка. Леопард остановился, чихнул, зарычал и повалился на землю. Он умирал медленно, корчась в агонии, повизгивая и царапая корни деревьев, но Амеди уже не смотрел на него, бросившись к Тинго.

Их предводитель сидел на земле, зажимая раны на боку. Амеди высыпал на них другого порошка, положил сверху руку и начал шептать слова заклинания. Полностью их исцелят в деревне, но сейчас он должен был сделать так, чтобы Тинго смог продолжать путь.

Когда Амеди закончил, он тут же отпрянул подальше: такой злобой горел взгляд Тинго.

– Ты! Это я должен был его убить!

– Он спас тебя, – заметил подошедший к ним Венду.

– Я бы сам справился, – бросил Тинго, уже направляясь к мкооу. Его голос уже не звучал так уверенно.

***

До пещеры они добрались нескоро, но одно открывшееся им зрелище того стоило. Вход в нее таился за величественным водопадом. Вода с грохотом срывалась с высоты, разбиваясь внизу на тысячи хрустальных осколков. Переливающиеся на солнце капли летели на все вокруг, оседая на траву россыпью самоцветов.

Мкооу осталась снаружи, а юноши пробрались в пещеру, уворачиваясь от хлестких водяных струй. Пробрались и замерли с открытыми ртами.

Не из-за великолепия пещеры. Нет, запутанные ходы были таинственны и манящи, соляные наросты на стенах и полу – причудливы, а сияющие под тусклыми сводами кристаллы – просто прекрасны. Но кое-что было еще более удивительно.

– Мыши, – разочарованно сообщил Венду, глядя на свисающие с потолка кожистые крылья. – Летучие мыши.

Мыши облепили все кристаллы и сейчас преспокойно спали, зная, что никто не сможет потревожить их на такой высоте. Даже рунга. Не потому что не достали бы, но им было нельзя. Просто нельзя.

Амеди показалось, что мир начинает рушиться.

– Мы никак не можем их прогнать? Убить, если понадобится?

Венду посмотрел на него, как на безумца.

– Они не годятся в пищу. И не опасны для нас. К тому же, у них скоро появятся детеныши.

Амеди взорвался:

– Даже мелкие твари могут создать семью, а я нет!

– Все хорошо, – успокаивающе сказал Венду. – Все мы знаем, как вы с Намиси смотрите друг на друга. Мы вернемся домой, и нганы найдут новую пещеру.

А если не найдут? А если свадьбы придется отложить на год? А если за это время появится на свет их с Намиси ребенок? Конечно, их не накажут – их племени дорог каждый новый рунга, – но было б гораздо лучше, родись он у них, ставших супругами.

Амеди сжал кулаки и погрозил висящим на потолке мышам.

– Раз ничего тут не поделаешь, – произнес за их спинами неожиданно спокойный Тинго, – не будем терять время.

***

Вечером Праздник Цветов все же начался. Нганы обещали на следующее же утро послать отряд на поиски новой пещеры, а пока что призвали молодежь веселиться.

Сначала под их заунывное пение вождь долго говорил о том, сколько невзгод пережил их народ и как стойко все перенес. О набегах жестоких и неумолимых людей, убивающих и берущих в плен рунга. О том, как важно теперь соединяться мужчинам и женщинам и рожать больше детей. О том, как в них, таких молодых и полных сил, скоро раскроется будущее.

Нганы затянули другую песню, и вперед вышла старая Лоана, наставница Амеди. Она долго, пока не начало смеркаться, рассказывала историю создания первых женщины и мужчины рунга из двух ветвей.

Наконец, к глухо рокочущему барабану, отбивающему неспешный ритм, присоединились другие, поменьше. В воздухе стали носиться заливистые звуки свирелей, запылали костры, раскрасившие темную тропическую ночь множеством красок.

Завидев Намиси, Амеди направился к ней, начиная выполнять первые движения брачного танца. Он подошел к ней, чуть покачивая бедрами, бросил искоса лукавый взгляд и нежно прошептал:

– Намиси…

Она с готовностью обвила его руками.

***

Вернулся в свою хижину Амеди уже под утро, усталый и счастливый. Даже не обратил внимания на царящий в ней беспорядок – а ведь обычно он очень аккуратно обращался со своими травами и снадобьями.

Разбудили его крики. Кажется, все жители деревни собрались в одном месте, обступив заламывающего руки рунга. Это был Венду.

– Мыши… Все летучие мыши погибли! – причитал он.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

Ну что, продолжаем?

Первая глава (свят-свят!) «Тонкой грани» aka Попаданкифика. В шапку ничего нового не добавилось.

Читать

Всю дорогу до дома Элис размышляла над сделанным. И чем больше размышляла, тем хуже становилось. Та ее часть, что ей самой представлялась в виде жадной и капризной девчонки, с ликующими криками носилась в возведенных вокруг нее стенах цивилизованности и все норовила их пнуть.

Одним из камней, лежащих в основании этих стен, было представление о том, что рабство – это плохо. Вообще. Никакие «это для его же блага» и «я же буду хорошо с ним обращаться» тут не работали. Элис хотелось найти еще какое-нибудь оправдание, не такое шаткое, хотя в глубине души она и сознавала, что это все жалкие отговорки.

Наконец, когда в отдалении показался ее дом, ей в голову пришла еще одна, казалось бы, очевидная идея.

– Слушай, эльф… Как тебя? Рунк?

– Рунга, – неожиданно сердито ответил невольник и тут же исправился. – Но госпожа может называть мой народ так, как ей угодно.

Отлично. Просто замечательно. Элис чуть не рассмеялась от облегчения. Он может говорить на том же языке, что и она (откуда она сама знала адалиен, так и осталось невыясненным). С очень необычным акцентом, чем-то похожим на шахринский, чем-то неуловимо отличающимся, но понять его она могла. А еще он выразил недовольство. Недовольство! Значит, не сбылось главное ее опасение – что плен сломал его, не оставив и следа от былой личности.

Элис ничего не имела против послушания окружающих: армейские привычки гармонично дополняли особенности ее характера, – и в отношениях всегда стремилась лидировать, но сейчас все было по-другому. Ей требовалось, чтобы ей подчинялись с уважением и доверием, а не из-за страха наказания и уж тем более не из-за сломанной воли. Так что она сделала то, раб ждал от нее меньше всего. Она извинилась. Пусть это звучало как короткое: «Прости», – но он застыл, будто громом пораженный.

И вот теперь, когда от удивления он был готов сказать правду, Элис задала тот самый мучающий ее вопрос:

– Если бы ты был свободен, то куда бы пошел?

Только что эльф казался готовым выдержать любые удары судьбы, но именно этого не ожидал. А тот пришелся по самому чувствительному месту. Словно пытаясь защититься, раб сжался, обхватил себя руками и опустил голову. Несколько раз глубоко вдохнув, он поднял взгляд на Элис. Его глаза были все того же необычного цвета, но пламя в них погасло. Теперь они казались двумя потускневшими стекляшками.

– Никуда, – произнес он едва слышно. – Мне некуда идти.

– Прости.

– За что? Госпожи не было, – он судорожно сглотнул, – там, когда все случилось.

Элис решила, что сейчас не время расспрашивать о том, где и что именно случилось. В конце концов, она не хотела провести остаток дня извиняясь. А вот то, что раб не понял, за что она просила прощения второй раз, заставляло задумываться. Он, хоть и владел адалиеном, мыслил как-то по-другому: не как она сама и не как окружавшие ее люди.

Окончательно она в этом убедилась, когда они добрались до дома и оказались в холле. Элис прикрыла глаза и блаженно улыбнулась. Хватит на сегодня косых взглядов и шепотков за спиной. Хватит пыли, жары и солнечных лучей, красными вспышками пробивающихся даже сквозь сомкнутые веки. Здесь ее дом, ее территория, и даже бесцеремонные вторжения леди Альвевы не заставят Элис почувствовать себя неуютно.

Раздался тихий вскрик. Элис открыла глаза. Раб лежал на полу и, кажется, пытался проползти мимо зеркала так, чтобы ни в коем случае в нем не отразиться.

– Что ты делаешь?

На его лице выражение крайнего ужаса сменялось угрюмой решимостью.

– Ты можешь убить меня, человек, но душу мою не получишь!

– Что?!

– Эта штука… Там, на стене…

– Зеркало. И что?

– Оно выпивает души!

«Довольна? – спросила Элис девчонку внутри себя. – Пусть он никогда не перемещался между мирами, но здесь он такой же чужой, как и ты». Надо было что-то делать прямо сейчас.

– Послушай. Когда оно выпивает душу, что случается с человеком… Или рунга?

– Сама знаешь! Получается живой труп! Ходит, ест, выполняет приказы хозяина, но не думает и не говорит!

Элис тяжело вздохнула и шагнула к зеркалу. Немного покрутившись перед ним и стащив с головы надоевшую шляпку, она повернулась к рабу.

– Вот видишь? Я все еще могу думать и говорить.

Он пораженно молчал. Элис наклонилась над ним и протянула руку.

– Давай. Вставай. Иди сюда.

Немного помедлив, он осторожно сжал ее ладонь. Она рывком подняла его на ноги и подвела к самому зеркалу.

Раб недоверчиво смотрел на свое отражение, готовый вновь броситься на пол. Элис тихонько коснулась его плеча. Он сжался в ожидании удара.

– Все хорошо. Не бойся.

Обожженная кожа под ее пальцами оказалась неровной, но почему-то все равно приятной на ощупь. Ожог был старый – скорее всего, таким как сейчас он останется навсегда. Элис положила вторую руку рабу на здоровое плечо. Бережно погладила, сделала еще шаг, прижалась грудью к его спине. Он стоял неподвижно, не показывая ни удовольствия, ни отвращения. Элис пропустила сквозь пальцы прядь его волос. Они были чистыми и гладкими, лишь чуть запылившимися по дороге. Похоже, перед торгами его заставили вымыться.

– Ага, полюбовничка себе завели!

Элис с сожалением оторвалась от вздрогнувшего эльфа. Со второго этажа спускалась негодующая горничная.

– Эмма!

– Ох, беда, беда с вами, миледи! Вечно вы расстраиваете старую Эмму! Что же теперь о вас люди подумают?

– А до этого они меня за невинную девицу принимали, – подмигнула Эмме Элис.

– Может, и не за девицу, но приличия знать надо. Нет бы жениха себе найти – так она нечисть лесную в дом тащит! Неужели вам людей мало?

Элис пожала плечами. Не говорить же горничной, что не нравились ей здешние мужчины. Во всяком случае, те, кто захотел бы стать ее любовником. А те, кто нравились, были утонченными джентльменами, предпочитающими маленьких хрупких леди, сохраняющих благородную бледность даже под палящим круглый год солнцем, всегда нарядных и изысканных.

– Ох, вот жили бы вы не в этом богом забытом месте…

Видя, что Эмма села на своего любимого конька, Элис позорно сбежала. Могла бы, конечно, выслушать и ответить – и очень обидно ответить, – но ссориться с горничной, которая, несмотря на все свое ворчание, была искренне ей предана, не хотела.

– Госпожа, вы куда? – крикнула Эмма ей в спину.

– К священнику!

– Скажете тоже… А с нелюдем что делать?

– Покормить, вымыть и в спальню.

– Бесстыдница, вот бесстыдница!

***

Как ни странно, Элис действительно пошла к священнику.

Отец Реджинальд вполне мог бы послужить прототипом для одного из борцов с нежитью или вампирами из фильмов. Превосходный наездник, умелый фехтовальщик, он казался сдержанным, даже холодным, но лишь тем, кто не видел его проповедей. Те же, кому приходилось наблюдать за этим – как со скромной церковной кафедры низвергаются громы и молнии, – могли лишь радоваться, что этот человек утолял бушевавшие в его душе страсти с помощью религии.

Свой приход он получил благодаря содействию леди Альвевы, приходившейся ему родственницей, но всеобщее уважение завоевал сам. И чем больше жители города грешили в будни, тем охотнее стремились на исповедь по выходным. Возглавляли толпу его прихожан обычно юные девушки, которым не терпелось поскорее увидеть еще молодого и привлекательного священника. Некоторые были готовы смириться с тяготами жизни жены пастора, лишь бы быть ближе к своему кумиру, но если бы отец Реджинальд осчастливил одну из своих поклонниц предложением, Элис бы ей не позавидовала.

Сама она не отказалась бы однажды увидеть отца Реджинальда стоящим на коленях перед ее дверью и умоляющим помочь ему… Искупить грехи. Но после такой ночи искупления она бы не задумываясь выставила его вон и постаралась встречаться с ним пореже. Кажется, это чувство было взаимным: отец Реджинальд никогда не упускал случая поговорить с Элис и всякий раз подробно описывал, какие муки ожидают ее после смерти.

Во время одной из таких бесед она и выпросила право пользоваться его библиотекой – самым обширным собранием книг во всем городе. Он сильно удивился, когда обнаружил в такой, как ему казалось, легкомысленной женщине любовь к чтению, но в просьбе не отказал. В порыве благодарности она чуть не рассказала ему, как тяжело гостье из двадцатого века приходилось в информационной пустоте его времени. Он бы не поверил, но понял это ощущение.

Как бы то ни было, отец Реджинальд ничуть не удивился, увидев Элис на пороге своего дома – дома, отделанной с элегантной простотой, смотревшейся тем более эффектно, что в этом краю скорее можно было встретить роскошь, соседствовавшую с убожеством.

– Можно поздравить вас с удачным приобретением, леди Алисия?

Выражение его лица было каменным, и когда он говорил, губы казались единственной его живой частью.

– Кажется, вас обманули, преподобный. Приобретение совершила ваша кузина, меня можно поздравить с замечательным подарком.

Отец Реджинальд чуть приподнял бровь, выражая тем самым глубочайшее удивление.

– Вы всегда были безрассудны, но леди Альвева казалась мне благоразумной особой.

– А что, у меня могут возникнуть какие-то… трудности?

Священник глубоко вздохнул.

– Ни закон, ни Церковь не запрещают держать в рабстве нелюдей. Если, конечно, вы не собираетесь с ним ложиться…

– Это садовник, преподобный!

Не поверил ни на секунду.

– Конечно. Но малый народец – дьявольские создания, и, хотя Церковь больше не настаивает на их полном уничтожении…

Элис показалось, что ее ударили по голове чем-то очень тяжелым.

– Церковь – что?

– Больше не настаивает на их полном уничтожении. С тех пор, как последние поселения малого народца оказались оттеснены далеко на север – или, как мы теперь знаем, на юг…

– Больше не настаивает? Больше?!

Отец Реджинальд посмотрел на нее с уже не скрываемым удивлением.

– Что с вами, миледи? Не волнуйтесь, на ваше имущество никто не будет покушаться.

– А мысль об уничтожении целого народа… Вида… Расы разумных существ вас не трогает совсем?

– Ах, это… Забавно, не ожидал от вас подобной чувствительности, – наклонив голову, отец Реджинальд задумчиво посмотрел на Элис и добавил примирительно. – Церковь сомневается, есть ли у малого народца бессмертная душа.

Огромным усилием воли Элис удержалась от того, чтобы сказать честно, что она думает по этому поводу. Несмотря глубокий ум и хорошее образование, отец Реджинальд оставался человеком своего времени. Продолжение спора ни к чему бы не привело, а ей все еще были нужны книги.

Отец Реджинальд был рад тому, что она успокоилась, и безропотно проводил ее в библиотеку.

***

Все ее усилия оказались тщетными. Элис ушла из библиотеки только тогда, когда отец Реджинальд встал в дверях и попытался намекнуть, что если она останется в его доме еще дольше, то навредит репутации их обоих. Книг, в которых бы упоминался малый народец, она нашла мало, и все оказались бесполезными.

Поначалу Элис верила авторам и даже начала думать, не следует ли ей избавиться от раба при первой же возможности, но потом наткнулась на описание внешности малого народца. Прочитала и убедилась, что авторы книг пересказывали слухи и рассказы путешественников, порой сильно их приукрашивая, но ни один из них не сталкивался с предметом своего описания сам.

Когда она пожаловалась отцу Реджинальду на свою неудачу, тот лишь пожал плечами.

– Я не понимаю, зачем вам что-то знать про этих существ, миледи, – он вдруг подошел к ней и посмотрел прямо в глаза. – А еще я не понимаю, зачем вам вообще понадобился постельный раб.

– Повторяю, это…

– Да-да, садовник. Вы красивая женщина с исключительным характером…

– Ну так женитесь на мне!

Элис сказала это в шутку, лишь бы он заканчивал уже свои поучения, но отец Реджинальд ответил неожиданно серьезно:

– Но определенно не та женщина, на которой стоит жениться.

– Не только вы так считаете, – буркнула Элис, уже держа руку на ручке двери.

– Алисия, – отец Реджинальд произнес это тихо, будто не желая, чтобы она услышала.

Но Элис все же остановилась.

– Если бы я захотел на вас жениться, вы бы отказались от своего раба?

– Не в моих привычках бросать тех, кто от меня зависит, – ответила она, не оборачиваясь, и ушла.

***

Домой она вернулась поздно, прокралась по лестнице, стараясь не разбудить Эмму, зашла в спальню… И обомлела.

Она думала, что раб тоже давно спит, но он ждал ее. И не просто ждал.

В камине тлели угли, разливая по комнате тусклый красноватый свет. Кое-где – там, где стояли старые подсвечники, которым в полутьме возраст только придавал благородства, – подрагивали маленькие огоньки. Переплетение света и тени расцветило все вокруг причудливыми узорами. Все вокруг, в том числе и смуглое полностью обнаженное тело раба.

Он поднялся с кровати медленно, с нечеловеческой грацией. Сделал несколько шагов, чуть покачивая бедрами – в его исполнении это совсем не казалось вульгарным. Выпрямился, полностью открываясь взгляду Элис и опустив глаза.

Когда она шагнула навстречу, он посмотрел на нее искоса, из-под полуприкрытых век и прошептал чуть слышно:

– Госпожа…

Это лишило ее остатков выдержки. Она толкнула его к постели и подмяла под себя тонкое гибкое тело. Он вскрикнул, махнул рукой…

Элис вскочила на ноги и схватилась за щеку. На ней красовалась царапина, из уголка которой потекла первая капля крови.

Раб некоторое время переводил обезумевший взгляд с нее на свою руку, потом слетел с кровати и упал к ногам Элис. Первым ее побуждением было как следует пнуть его, но она сдержалась. Переведя дух она села и поинтересовалась почти спокойно:

– И как это понимать?

– Мне показалось… Воспоминания… Простите… Госпожа…

– Посмотри на меня.

Раб нерешительно поднял голову. Его губы чуть заметно дрожали.

– Получается, ты не понимал, что делаешь?

Он кивнул.

– Если это так, я готова тебя простить. На первый раз. Но если я пойму, что ты меня испытываешь…

Элис замолчала, позволяя его воображению нарисовать самые страшные кары, которые обрушатся на него в этом случае.

– Понимаю, госпожа. Спасибо. Госпожа, могу я попросить…

– А не слишком ли много ты хочешь? Впрочем, говори.

– Накажите меня.

– Что?

– Лучше, если вы накажете меня сейчас, чем затаите обиду до следующего раза.

Элис задумалась. Смысл в его словах был.

– Хорошо.

Коротко размахнувшись, она дала ему пощечину. Потом еще несколько. Когда он заплакал, она так и не поняла, но через несколько мгновений он уже рыдал, зарывшись лицом в ее колени и крупно вздрагивая, а она успокаивающе гладила его волосы.

***

Засыпали они обнявшись. Точнее, она по-хозяйски притянула его к себе, а он благодарно уткнулся носом в ее плечо. Хотя вечер закончился не так, как она хотела, Элис решила, что быть рабовладелицей ей нравится.

Прежде чем погрузиться в сон окончательно, она вдруг поняла, что забыла спросить у раба его имя.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик

---

А у меня новый фичо... Оридж. Пролог

Это вместо обещанного того-самого-фика про древний Восток. Да-да, я безответственное ничтожество, которое само не знает, что оно сейчас пишет.
Описание скопирую, пожалуй, с Фикбука (ччччччерт, как же я ненавижу придумывать названия; если кто подскажет что поумнее, расцелую). Написано на заявку, которая есть там же. Эту.

Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: хозяйка/раб
Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Драма, Фэнтези, Hurt/comfort, Мифические существа
Предупреждения: BDSM, Насилие, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: планируется Миди

Читать

– Нет, миледи, нет! Погодите еще немного, погодите!

Немилосердный тычок куда-то под ребра, где расцветает не боль даже – воспоминание о ней. Противно-тянущее, жгучее и до слез обидное. Заставляющее вскочить на постели, чуть не ударившись плечом о лоб леди Альвевы.

Тщательно выбеленное лицо леди кажется светящимся в полумраке спальни. Тонкие губы на нем обиженно кривятся и шепчут с ласковой укоризной:

– Вы опять проспали, моя дорогая.

– Миледи! – доносится откуда-то со стороны дверей.

Благородная дама оборачивается и с силой, каким-то чудом обнаружившейся в ее тщедушном теле, рявкает:

– Пойди прочь, дуреха!

«На своих слуг орать будешь, старая гадина», – думает Элис и произносит:

– С добрым утром, миледи.

На самом деле леди Альвева еще не стара. Элис даже подозревает, что они почти ровесницы. Просто у Элис молодость была… Лучше. Здоровее.

Элис родилась шестого сентября тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. В омерзительно благополучной семье. Перед единственной дочерью этой семьи были открыты все дороги. К подростковому возрасту эта мысль надоела Элис до чертиков. Она была трудным подростком и лишь чудом избежала серьезных проблем с законом. Потом взялась было за ум, поступила в колледж. Полученные знания не удовлетворили, но лишь усилили ее собственную жажду странствий и битв. Она пошла в армию, моталась по всему миру, дослужилась до капитана. Словила пулю в верхнюю часть живота… Очнулась перемазанная грязью и в лохмотьях, но почему-то не раненная. Зато посреди заваленного трупами поля. Чуть не вырубилась повторно, рассмотрев одежду на ближайшем трупе.

Кираса. Может быть, Элис не была профессиональным историком, но одно понимала точно: такой доспех от пули не защитил бы. Поэтому и вышел из употребления, когда огнестрельное оружие широко распространилось. Или теперь ей правильнее было считать, что оно еще не распространилось? Короче говоря, ее занесло в прошлое. Или какой-то мир, подозрительно похожий на прошлое.

Были, конечно, и отличия. Подобравшие и выходившие ее крестьяне ничуть не удивились тому, что на поле боя оказалась женщина. Как выяснилось, сюда, на границу, в поисках счастья стекался самый разный народ, а некоторым даже удавалось это счастье найти. Вопреки тому, что они родились не в том сословии или не того пола.

Крестьяне умоляли ее защитить их от… Шахрин, так они назывались. Когда Элис узнала, что находится в городке на границе Адалийской империи с Шахерулом, она несколько дней пролежала пластом, отказываясь от пищи и воды. Потом любовь к жизни взяла свое. Элис не могла сказать, как она попала в этот мир и как из него выбраться, но одно знала точно: теперь ей придется искать в нем свое место. И будет лучше, если это место окажется повыше и потеплее.

И она начала карабкаться наверх. Бралась за самую тяжелую и неблагодарную работу, клятвенно пообещала приютившей ее семье защиту, взамен потребовала обеспечить ее одеждой и оружием. В юности она увлекалась фехтованием, но даже подумать не могла, что это однажды сильно облегчит ей жизнь. Когда появились деньги, она нашла себе учителя. Он научил ее весьма прилично владеть шпагой и помог связаться с бандой – другое слово трудно подобрать – наемников. В один прекрасный день она объявила, что лучше всего защитит мирных жителей, сражаясь с шахрин, а не отсиживаясь в тепле и уюте. Крестьянское семейство провожало ее со слезами и проклятиями. Их отец так потрясал кулаками, что Элис на мгновение стало стыдно. Много позже, разбогатев, она даже вернула им те деньги, которые они заплатили за шпагу.

Каким чудом ей удалось попасть на службу к местному лорду и получить от него кусок земли, она до сих пор сама не могла объяснить. Знала одно: если бы его жене, леди Альвеве, не был нужен кто-то, способный выполнять ее деликатные поручения, не видать бы Элис вовек ни приносящего доход поместья, ни дома в городе – каменного, двухэтажного! – ни дворянского звания. Дворянскую грамоту она, разумеется, не получила за заслуги перед государством, а просто купила. Это освобождало ее от телесных наказаний. Смириться с их существованием в этом времени Эллис так и не смогла.

Что не мешало мириться ей со многим другим. Ее городок был далеко от столицы и лорд творил там все, что его душе было угодно. Приближенные радостно следовали его примеру. На большинство из них богатство свалилось неожиданно, и теперь ими владела одна страсть: тратить. Тратить, пока разгулявшаяся от жары и грязи лихорадка не пожрала их тело или кривой шахринский клинок не снес голову.

Тем более, народы по обе стороны границы хоть и недолюбливали друг друга и иногда устраивали мелкие стычки, но обычаи и привычки перенимали друг у друга охотно. Всегда в моде была шахринская пышность и шахринское же пренебрежительное отношение к жизни. Как к своей, так и к чужой.

Иногда на Элис накатывало сентиментальное настроение, и она вспоминала о том, что жизнь мирных граждан должна быть вроде как священна и неприкосновенна. Тогда она совершала глупости.

Особенно ей запомнился тот случай, с девчонкой. Кажется, она была из тех дурочек, которые верят в силу женских чар и надеются с их помощью управлять мужчинами. Лорд Гуго обычно дарил им пару простеньких побрякушек, пользовался и выбрасывал на улицу, оставляя недоумевать, почему же он возвращается к старой, некрасивой и злобной Альвеве. Элис как-то подсчитала: эти связи обходились ему дешевле, чем покупка умелой проститутки.

Но на этот раз ситуация была особенной. Одна из девчонок забеременела. Альвева была в бешенстве. Задача перед Элис стояла простая: сделать так, чтобы и плод незаконной связи, и его несчастная мать больше никогда не появлялись в землях лорда Гуго. Очевидно было, что скрывалось под этим приказом, но Элис позволила себе понять его буквально. Даже денег на дорогу отсыпала из своего кармана.

Она чувствовала к этим девочкам что-то вроде цеховой солидарности. В конце концов, Альвева использовала ее похлеще, чем их – Гуго. Только ее услуги стоили дороже. Впрочем, и ей благородное семейство ухитрялось недоплачивать.

Вот как сейчас: Альвева собиралась посетить базар, огромный, многолюдный, а потому опасный даже для жены лорда. И, вместо того, чтобы честно нанять телохранителя, она осторожно обняла Элис за талию и сладким голосом пригласила составить ей компанию. Что может быть естественнее, чем две подруги-леди, совершавшие вместе приятную прогулку? О том, что в столице Альвева бы в сторону Элис и не посмотрела, обе предпочитали молчать.

Сейчас Альвева величаво, будто на трон, опустилась на единственный в спальне жесткий стул и щебетала, не замолкая:

– Ах, милая Алисия! Ваша забывчивость разбивает мне сердце! Неужели я чем-то вас обидела? Неужели пренебрегла вашей просьбой?

Элис мужественно боролась с искушением напомнить леди, что это она выгнала горничную, помощь которой сейчас была бы очень полезна, и скрепя сердце извинялась. Носить платья, особенно такие: пышные, обшитые со всех сторон оборками, с множеством шнуровок и золоченых пряжек, – она не любила и не умела, но спутница леди Альвевы должна была выглядеть соответствующе. Сражаться, возникни необходимость, она тоже была должна, что еще сильнее сужало выбор.

Наконец, она худо-бедно оделась, приколола к волосам шляпку с длинной вуалью – на этом настояла Альвева, – и, обреченно вздохнув, повернулась к своей покровительнице. Альвева, встав на цыпочки, подцепила Элис за локоть и, несмотря на разницу в росте и весе, легко потащила к выходу.

* * *

Базар кружил голову выкриками на нескольких языках, пестротой мелькающих красок и потоками запахов – приятных и не очень. Большинство торговцев были смуглыми, нищими и очень наглыми. Элис постоянно держала руку то на эфесе шпаги, то на рукояти дополняющего ее кинжала, и только благодаря этому никто не пытался или затащить их в свою лавку, или просто затоптать. За сохранность денег Элис не беспокоилась: леди Альвева следила за кошельками с зоркостью хищной птицы.

Одновременно с этим леди ухитрялась придирчиво осматривать товары и, опустив вуаль, торговаться неподобающим для благородной дамы образом. Пару раз, прицениваясь к редким и явно контрабандным товарам, она не просто угрожала сообщить куда надо об их происхождении, но и употребляла такие выражения, что даже Элис краснела.

Они бродили по этому одуряющему многоцветью полдня, не раз подвергались различным опасностям, но настоящее беспокойство охватило Элис только тогда, когда леди Альвева решительно повернула в ту часть базара, из которой доносились самые громкие крики и сильнее всего пахло немытым телом. Невольничий рынок. Верная примета крупного шахринского города. Здесь ему быть не полагалось, Церковь, во всяком случае, была против, но это, кажется, никого не волновало.

Элис долго упиралась и пыталась воззвать к разуму Альвевы, но безуспешно. Наконец, махнув на все рукой, она помогла леди протолкнуться к самому помосту.

Рабы сбились в дальнем его углу, беспокойно себя оглядывая. Понимали, что если на них не найдется покупателя, владельцы будут срывать свою досаду на них же. Некоторые быстро вскидывали глаза и украдкой рассматривали толпу. Кто-то надеялся, что новые хозяева окажутся добрыми: не будут нагружать невыполнимой работой, морить голодом и бить не за дело. Кто-то уже потерял всякую надежду. Элис переводила взгляд с одного на другого, испытывая странную смесь жалости и презрения. Презрение удивило ее особенно: уж она-то, цивилизованный человек, должна понимать, что этим людям просто повезло меньше чем ей. Не только людям…

Заметив недоумение на лице Элис, Альвева милостиво кивнула: говори.

– А это что за… эльф?

– Простите, душенька… Кто? Ах, этот… Из малого народца. Рунки, кажется, или как их там? Шахрин ловят их далеко на юге, в волшебных лесах, где дождь льет по полгода.

Элис вдруг подумала, что раньше не представляла, как велик Шахерул. Оказывается, он простирался до джунглей – где бы они ни были. А в джунглях жил малый народец… Не такой уж он и малый на самом деле. Пленник был ниже нее, но некоторым человеческим женщинам в росте не уступал. Элис поймала себя на том, что не может глаз отвести от чудесного создания. Словно почувствовав это, он повернулся в ее сторону, и Элис опалил взгляд чуть раскосых глаз янтарного цвета. Где-то рядом хихикнула Альвева.

– Хорош, правда? Их часто покупают себе одинокие дамы. Созерцание красоты способно исцелить многие душевные раны.

Элис кивнула, показывая, что понимает намек, а Альвева продолжила:

– Самое удобное, что от их союзов с людьми не бывает детей. Эти развратные горничные так и норовят поставить хозяйку в неловкое положение, обзаведясь ребенком.

И что на такое следовало отвечать? «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой?»

А торги все шли и шли. Несчастных людей выталкивали к краю помоста, распорядитель расхваливал их достоинства, покупатели подходили, осматривали, ощупывали и предлагали цену. Элис начинало мутить от этого зрелища.

Наконец, наступил черед того самого раба. Ему достался сильный тычок в спину – такой, от которого человек позорно растянулся бы прямо на месте. Но пленник не был человеком. Балансируя на самом краю помоста, он встал на носки, медленно, будто в танце, взмахнул руками и осторожно выпрямился. Толпа восторженно ахнула.

Элис и почувствовала, как в ней просыпается другая Элис – та, которой она была лет в десять. Избалованная девчонка из обеспеченной семьи. Сейчас она капризно надула губы и топала ногами, повторяя: «Хочу, хочу, хочу!»

Вот только на этот раз речь шла не об игрушке. Речь шла о живом и, кажется, вполне разумном существе.

Словно подслушав эти мысли, Альвева мягко шепнула:

– Будет обидно, если такая красота достанется кому-то из этих, – и брезгливо дернула плечом, имея в виду всех окружавших их людей.

Справедливо. Вряд ли кто-то из них, невежественных, грубых и жадных мог бы оценить полученное сокровище и правильно распорядится им.

– Хотя… Говорят, малый народец стойко переносит невзгоды. И раны на них быстро заживают.

– Что-то не похоже на то, – обиженно буркнула Элис.

Смуглая кожа раба была обезображена рубцами от ожогов, охватывающими все левое плечо и спускавшимися на бок.

– И правда, – спокойно согласилась Альвева. И помахала торговцу. – Эй, уважаемый! А товар-то ваш подпорчен!

Элис затрясло. Она понятия не имела, сколько стоит раб, и не была уверена, что может позволить себе такую трату, но это… Это даже слышать было невыносимо. Все время, пока Альвева торговалась, Элис пыталась отодвинуться подальше и не смотреть, не слушать, не думать. Какой-то здоровенный горожанин, который, судя по его виду, в месяц зарабатывал меньше, чем благородная леди была готова потратить на сиюминутную прихоть, втиснулся между ними. Наконец, Альвева проскользнула мимо него, с легкостью избежав столкновения. За ней следовало новое приобретение.

Когда они выбрались из толпы, Альвева ласково обняла Элис за плечи. Та брела, опустив голову, и старалась даже не смотреть в сторону раба.

– Знаете, милая Алисия… Я подумала: мы с вами такие замечательные подруги; вы всегда готовы прийти ко мне на помощь, а я так редко радую вас подарками. Говорят, малый народец так искусен в обращении с… Растениями. А у меня просто сердце кровью обливается, когда я вижу ваш сад. Может быть, вы примете от меня это прелестное создание в качестве… Садовника?

Элис замерла. Она долго пыталась угадать, зачем Альвеве понадобился раб… Раб-садовник. Но все оказалось куда проще: леди покупала не невольника. Леди покупала ее. Она представить боялась, что замыслила Альвева на этот раз, но отказаться не имела сил.

– Вы слишком добры, миледи. Скромность не позволяет мне принять столь ценный подарок, – лицо старой змеи на мгновение вытянулось. – Но ради нашей дружбы я заглушу ее голос. Эй, ты!

Элис неловко ткнула пальцем в сторону раба. На его лице промелькнул испуг.

– Ты когда-нибудь меня погубишь!

На лице леди Альвевы застыла улыбка сытого крокодила.

@темы: графомания: плоды, попаданкифик