Veni, vidi, fugi.
А у меня... Фичок! Или оридж — как вам угодно. Оридж, замаскированный под фик по соционике, или фик по соционике, замаскированный под оридж. Словом, я наконец-то готова представить вам, дорогие мои три с половиной ПЧ, пролог детектива, о котором я тут уже давно распинаюсь.
Мир все тот же, основной, который в древневосточнофичке (отредактировать его и выложить еще и сюда я никак не соберусь), в ДоноДосте и ДостоЖуке.
Основной пейринг, если это важно, fem!Жуков\Бальзак/fem!Наполеон.
Рейтинг — традиционно — где-то в районе PG-13.
В одном прологе около трех тысяч слов, хотя он, по-моему, получился несколько непропорционально большим.
И маленькое замечание от скромного аффтыря: Принцип «нет каментафф — нет продки» у меня не работает, но я буду очень рада знать, что я выкладываю вещь, которая могла бы пылиться в столе-редактироваться годами, не в пустоту, и вы это читаете.
читать
Гелисса была как раз в том возрасте, в котором руденийские женщины, благословив детей, уже создавших собственные семьи, начинали уделять больше внимания себе. Кто-то полностью отдавался государственной службе или ученым занятиям, кто-то тратил все появившиеся свободные деньги и время на увеселения, кто-то, напротив, после бурной молодости вспоминал о древней добродетели и начинал не только жить в соответствии с пришедшими из глубины веков неписанными законами, но и упорно требовать того же от окружающих.
Гелисса старалась следовать всеми этими путями, и, на ее взгляд, у нее это получалось. Ее жизнь была полна гармонии и радости, ничем не омрачалась… Почти ничем. В последнее время Гелиссу беспокоил ее собственный сын. Ладно бы он кутил с друзьями, постоянно менял любовниц или, страшное дело, играл в кости – пороки, ничего хорошего не сулящие, но знакомые и понятные, – так нет же! Когда он, еще маленький, допоздна засиживался за книгами, иногда так и засыпая в библиотеке, Гелисса даже радовалась: страсть к учению многих возвышала, приводила к славе и богатству, – но глупый мальчишка вовсе не собирался делать карьеру!
В день совершеннолетия ему следовало выбрать культ воинственного Торониора, как это сделали все юноши из знатных жреческих семейств, а он решил служить Снатии, богине смерти и тайных знаний. Его давняя дружба с юной императрицей могла бы перерасти в любовь – Гелисса даже как-то видела, как они целовались, пусть и без особой страсти, скорее из интереса, – но стать старшим жрецом Снатии можно было, лишь принеся обет безбрачия. И что это за радость – возглавлять культ, занимающийся только исследованиями да обучением детей, и даже не пытающийся влиять на политику?
Как ее сын относится к политике, она сама не знала. С одной стороны, трудно было входить в близкий к императрице круг молодежи, и оставаться равнодушным к происходящему в стране, с другой, неизвестно, собиралась ли решительная и независимая Велиадра, спорившая даже со старейшими членами Сенора, посвящать друзей в свои дела.
Впрочем, даже если не собиралась… Сейчас она была нужна Гелиссе вовсе не для этого. Мальчишка совсем обезумел: ему оказалось мало книг о варварах, теперь он решил сам поехать в Тагосалию – изучать местную религию, – и только Велиадра могла ему это запретить. Вот почему сейчас Гелисса бежала во внутренний садик императорского дворца с поспешностью, не слишком подобающей ее возрасту и знатности.
Выбежав из-под портика, она тут же остановилась и зажмурилась от брызнувшего в глаза солнечного света. Была ранняя весна, солнце уже поднялось над горизонтом и не собиралось за него заходить до осени. По ночам лишь тучи густо застилали небо – очередной подарок инопланетян, превративших затерянный в северной части Океана островок Астлан в центр человеческого мира, а руденийцев – в создателей величайшей империи.
Хоть эта империя и включала в себя многие земли на востоке, скромное жилище ее правителей не могло сравниться с дворцами покоренных царств. В знойном Хатете цари некогда согнали тысячи рабочих со всей страны, чтобы создать знаменитые сады, бросающие открытый вызов пустыне своими фонтанами и водопадами, а здесь, в Астлане, величайшем городе на Земле , пронизанном каналами и водопроводными трубами гуще, чем человеческое тело – сосудами, императрица должна была довольствоваться одним небольшим прудом.
Этот пруд вскоре предстал перед глазами Гелиссы, но сначала до ее ушей донесся девичий визг.
* * *
Меч просвистел над самой головой Велиадры и с размаху врезался в ствол дерева. Она скользнула на траву, упав на одно колено, резким движением отпарировала следующий удар, вскочила на ноги и снова увернулась. Ее загнали на узкую тропинку между несколькими деревьями, крепко сомкнувшими свои раскидистые кроны, и прудом, поблескивающим на солнце, как смертоносное железо. Зелень и вода – основа красоты любого сада – могли сейчас привести ее к поражению. Очень некрасивому.
Отбив мелькнувший перед самым ее лицом меч в последний раз, Велиадра вздохнула так глубоко, как только могла, и бросилась в пруд. Вода тут же наполнила многочисленные складки ее пеплума, намочила и без того тяжелую шерстяную ткань и потянула на дно. Чувствуя, как маленькая волна, вызванная ее же беспомощным барахтаньем, нагло лезет ей в рот, Велиадра все же сообразила оттолкнуться ногами ото дна. Пояс и скреплявшие пеплум пряжки, сорванные дрожащей рукой, немедленно пошли ко дну. Как только она вынырнула, ее вытащили и осторожно уложили прямо на землю.
– Матэр, ты в порядке?
Поморгав, Велиадра смогла рассмотреть испуганное лицо склонившейся к ней Мевии и прохрипела, откашливаясь и отплевываясь:
– Да. И я еще не сдалась.
Но Мевия уже отбросила свой меч – деревянный, конечно. А еще к ним откуда-то спешила Гелисса.
– Девочки, вы совсем с ума сошли? Мевия, ты должна защищать императрицу, а не пытаться ее утопить!
Мевия опустила глаза. Ее не так-то просто было запугать, особенно криком, но она и правда чувствовала себя виноватой. А вот Велиадра, похоже, нет.
– Я внучка, – недовольное фырканье, сопровождаемое вырвавшейся из носа струйкой воды, – Каттиаха Победоносного. Меня не нужно защищать. Это тех, кто посмеет на меня напасть, придется защищать.
– Ты понимаешь, что от твоей жизни зависит судьба империи?.. – начала Гелисса, даже не собираясь скрывать злость.
Она понимала. Она поняла это еще в тот день, когда дедушка взял ее на руки, чтобы поднять повыше и показать войска, окружающие храм Веллиды, где собирался Сенор. Войска были руденийские, и их вела императрица Керсиата, бабушка Велиадры. Вела по улицам своего родного города, где в каждом уголке таилось дорогое ее сердцу воспоминание, по улицам собственной столицы, жизнь которой она поклялась сделать мирной и веселой. Если бы она поддалась слабости, Сенор не позволил бы Каттиаху набрать собственную армию, такую, о какой он мечтал, когда был еще никому не известным воином из городка на границе с Тагосалией. И тогда он бы не завоевал оставшуюся часть Хатета, а за ней следом откололась бы и уже покоренная. Сенор боялся, что Каттиах направит эту армию против него, против власти древнейших руденийских родов – и, надо сказать, боялся не зря. Каттиах вернулся из похода, сопровождаемый солдатами, обожающими своего командира – в отличие от знатных руденийских воинов и крестьян из ополчения, они были всем обязаны именно ему. А Керсиата за время его отсутствия убедила Сенор дать ей больше прав, чем было у руденийских императриц когда-либо. Она всегда была спокойной и почтительной со старейшинами, но в блеске ее льдистых глаз им чудился блеск меча ее мужа.
Хотя были, конечно, те, кто, несмотря на знатность, искренне поддерживал императорскую чету. К ним принадлежала и Гелисса, когда-то пообещавшая Керсиате присматривать за ее внучкой и постоянно этим пользовавшаяся. Велиадре это не нравилось, но она терпела. До поры до времени. Но если Гелисса сейчас начнет ее поучать…
* * *
– Да не может такого быть! – раздался голос откуда-то из-за деревьев.
Гелисса узнала его и начала судорожно искать, что бы набросить на плечи уже полностью пришедшей в себя, но продолжавшей валяться на траве Велиадре. Нехорошо ей показываться мальчикам в одной мокрой тунике, даже если кто-то из них видел юную императрицу вообще без одежды.
– П-палесис Дексийский описывает тагосалийские с-свадебные обряды весьма… Обстоятельно. Если бы ты его прочел…
– Вот еще, буду я о варварах читать! Даже собаки провожают молодых до свадебного ложа. Давай теперь скажем, что и они ничем от нас не отличаются!
– Как только я увижу, что ты заглядываешься не на красивую рабыню, а на любимую собачку твоей матери…
Первый говоривший не нашелся, что ответить. Гелисса усмехнулась. Хоть ей и не понравились мысли ее сына, то, как он переспорил Алерона, обещавшего стать великим оратором, ее порадовало. Но ее улыбка померкла, когда юноши наконец-то показались. Пратис, во внешности которого причудливо перемешались черты сразу двух народов, мог бы привлекать множество девушек, если бы нашел себе друга, не затмевавшего его самого. Если Пратис был просто недурен собой, то Алерон считался первым красавцем среди знатной молодежи. Пратис относился к одежде небрежно – за Алероном всюду ходил раб, следивший за его тогой. Пратис говорил редко и невыразительно, иногда, в минуты сильного волнения, вообще заикался – Алерон всегда заливался соловьем. Пратис обычно бывал задумчив, Алерон – весел. И, наконец, Алерон предпочитал нравиться – Пратис мог, прекрасно сознавая, что делает, испортить отношения несколькими словами. Оставалось только гадать, как он ухитрялся дружить со своенравной императрицей всю жизнь и ни разу не навлечь на себя ее гнев, ведь сдержанностью она не отличалась.
Сейчас Велиадра помахала подошедшим юношам и вскочила, не задумываясь о том, что ее пеплум по-прежнему плавает в пруду. К ней тут же подбежал Алерон, с интересом исследователя заглянул в вырез туники и разочарованно протянул:
– Так и думал, что у тебя страфион с секретом.
– Купи рабыню для удовольствий и запрети ей себя украшать, – фыркнула Велиадра, легонько щелкнув нахала по носу. – Или объясни моему народу, что урожай и моя грудь никак не связаны.
– М-между п-прочим, – вмешался Пратис, – варвары тоже видят связь между плодородием земли и п-плодовитостью женщины.
– И все равно заставляют ее подчиняться мужчине! – серебристый голосок Мевии зазвенел от возмущения. – Это просто нелепо. Мы должны положить этому конец, раз только мы можем заставить их жить разумно.
– А Палесис Дексийский п-писал, что…
Гелисса вдруг почувствовала себя лишней. Эти дети могли не просто спорить о том, что составляет основу освященных веками обычаев, государства, самой жизни – в конце концов, она сама когда-то пошла за Керсиатой и Каттиахом, посягнувшими на Сенор – но они делали это с такой легкостью, упоминая то женскую грудь, то недавно прочитанные книги. Им вторили деревья, весело переговаривающиеся на своем непонятном человеку языке, над ними проплывали облака, не смевшие спорить с белизной их одежд, для них играла вода в пруду, чистая и прозрачная, как будущее, которое они видели перед собой. Именно для них, а не для нее светило нежное весеннее солнце.
Ну ничего, сказала себе Гелисса, прячась в тени дерева и наблюдая за весело болтающими детьми. Она сделает все, чтобы Пратис остался в Астлане и вскоре стал бы если не мужем, то хотя бы любовником императрицы. А сделав это, он не забудет свою заботливую мать…
– Тогда я жду тебя после обеда, – сообщила Велиадра тихо, так, чтобы ее не слышали уходящие Мевия с Алероном.
Пратис поблагодарил ее и растворился в шумящей зелени. Гелисса осмотрелась: они остались одни.
– Матэр?
Велиадра смерила ее долгим взглядом.
– Нет.
– Нам надо…
– Нетрудно догадаться, о чем. Нет.
– Пратис…
– Придет ко мне после обеда.
– Тогда я просто запру его в доме, – ее мальчик обязательно поймет, что она желает ему только добра. – Но если ты мне поможешь, я, пожалуй, буду пускать тебя внутрь.
– Если бы все было так просто… – скривилась Велиадра. – Может, кандалы его бы и удержали, но я не сажаю друзей на цепь. Только рабов.
Гелисса прошипела что-то ей вслед. Что-то, что не следует говорить императрице в лицо.
Пахло хатетианскими благовониями, свежей травой и старым пергаментом. Благовониями – от Велиадры, пергаментом – от книги у нее на коленях. Где была трава, Пратис так и не понял.
Он неловко топтался на пороге, ожидая, когда же руденийская императрица, бывшая также царицей хатетианской и никлетийской, верховной королевой нескольких варварских племен и, и самое главное, его подругой детства, обратит на него внимание.
Велиадра не торопилась. Она еще раз пробежала страницу глазами, прежде чем перевернуть ее и отложить книгу. Будь это свиток, она бы, пожалуй, дочитала его до конца.
Сейчас она посмотрела прямо на Пратиса, заставив его смутиться еще больше. Говорили, что мало кто выдерживает взгляд ее голубых, пугающе светлых глаз. Если бы не глаза, она бы казалась обычной миленькой девочкой с нежным цветом лица и слишком узкими для зрелой женщины бедрами. Когда она смеялась, обнажив ровный ряд мелких зубов, те, кто ее не знал, не подумал бы, что это зубы существа, хищного по своей природе.
Но Пратис был знаком с ней давно и видел на ее лице выражение и мрачной решимости, и почти сладострастной жестокости. Сейчас ему стало не по себе. Не то чтобы он боялся Велиадру – это было бы просто глупо, – но что-то не давало ему покоя. То, как она протянула руку и взяла у него письма, которые ему нужно будет отвезти в Тагосалию. Как она сосредоточенно перечитала их. Как последний раз подняла голову и пронзила его взглядом. Как капнула воском на каждое письмо и припечатала сверху массивным кольцом, нелепо смотревшемся на ее маленьком пальчике.
– Все готово. Но теперь ты будешь мне должен…
Звучало бы вполне невинно, если б в устах Велиадры что-то вообще могло звучать невинно.
– Ч-чего ты хочешь?
– Догадайся сам.
Недовольная рожица и резкий кивок, видимо, должны были помочь ему догадаться.
– Культ Снатии хранит много секретов, но не этот. Я бы мог показать какому-нибудь твоему рабу нужные точки и…
Велиадра повернулась к нему спиной, не став слушать. Ее волосы, уже высохшие после утреннего прыжка в пруд и уложенные в низкий узел, тускло блестели. Пратис обреченно вздохнул, медленно, словно ему сковали ноги, подошел и осторожно вытащил заколку. Его руки утонули в шелковистых волнах. Волны были богатого каштанового цвета. Игравшее в них темное золото, единственное наследство тагосалийских предков Каттиаха, совсем потерялась в полумраке.
– Х-хорошо, что мы не в Хатете…
– Боишься, что я получу власть полную, как была у хатетианского царя?
– В-вообще-то там царская тиара в два раза больше. Голову наклони.
– О… – Велиадра о чем-то задумалась, и опустила голову, позволив волосам скрыть лицо, но Пратиса не покидало ощущение, что у нее и на затылке есть глаза, которые сейчас стараются заглянуть ему в душу. – Ты бы снимал боль постоянно. Раз Гелисса все равно определила тебя ко мне то ли в мужья, то ли в наложники. В Хатете мы бы с ней давно договорились.
– Эй, – Пратис надавил на мышцу шеи сильнее, чем нужно было, чтобы заставить ее расслабиться.
В такие моменты он всегда жалел, что не знает точек, нужных для убийства. Конечно, ему бы и в голову не пришло воспользоваться этим знанием, но как приятно было бы держать в руках судьбу мира. Хотя, наверное, многие и мечтать не смели о том, чтобы просто вот так стоять рядом с императрицей и пропускать через пальцы ее волосы.
– Золотая тиара в два раза больше моей, гарем знатных мальчиков… И никакого Сенора! – рассмеялась Велиадра.
Молодая, сильная, здоровая. Пратис иногда спрашивал себя, так ли уж ей необходима его помощь.
– Повеселела…
– Ага. Надеюсь, теперь моя голова не лопнет до твоего возвращения.
– Я могу научить…
– Да брось. Скоро Ям Зваиж прилетит: у него спрошу, что делать.
Пратис недоверчиво хмыкнул. С одной стороны, инопланетяне знали многое из того, что людям было недоступно, но с другой, от людей они сильно отличались, хоть и изучали их не первый век.
– Я тебе больше не нужен?
– Ты нужен мне всегда. Но можешь идти.
На прощание Велиадра поймала его руку и сильно сжала, больно вдавив в пальцы острый край кольца.
С Уст Астлана дул ветер, принося солоновато-горькие брызги. Пратис подумал, что великий остров, с утра принявший в свое жадное чрево целую флотилию кораблей, свозящих в главную земную столицу товары со всех концов света, решил вдруг оплевать своих жителей. Наглое и неблагодарное место, не заслуживающее половины присвоенных ему титулов – особенно сейчас, во времена растущего великолепия.
Интересно, каким окажется берег, к которому пристанет этот корабль, почти прижавший любопытный нос к пристани? Тагосалия славилась зелеными холмами, подарившими свои краски глазам местных девушек, из которых каждая вторая, несомненно, была ведьмой. В Тагосалии певцы, презираемые в Рудении, были уважаемыми всеми хранителями священных знаний наравне со жрецами. В Тагосалии праздновали странные праздники, посвященные странным богам, из которых даже самый понятный, светлый и дружественный руденийцам – сияющий Лаир – был совсем не похож на солнцеликую Веллиду. Что, впрочем, не мешало руденийским солдатам приносить обильные жертвы на алтарях тагосалийских святилищ, а значит, не такими уж и разными были боги двух народов.
Так думала Анакста, и она умела в этом убедить. Она убедила Велиадру, после восстания в Хатете положившую все силы на укрепление дружбы – с признанием главенства руденийцев, конечно – между народами империи. Она убедила и Пратиса, еще в раннем детстве сраженного как тагосалийскими легендами, так и легендами о самих тагосалийцах. Он сам не понимал, искал ли он в варварах то, что было когда-то утеряно его собственным народом – быть может, то же, что инопланетяне искали в руденийцах, – или же он пытался получить что-то, чего на его родине никогда не было. Как бы то ни было, ему оставалось лишь сделать несколько шагов, чтобы оказаться на корабле, готовом перевезти его через Океан.
И тут его окликнули. Сновавшие по причалу моряки расступались, едва завидев верховную жрицу Снатии, и замирали, долго провожая ее взглядами, в которых почтение мешалось со страхом, вызываемым у людей всем неведомым.
Анакста подошла и остановилась, неподвижная, будто высеченная из темного камня. Даже покрывало, скрывавшее половину ее лица, казалось, не шевелилось, словно морской ветер совсем не имел над ним власти.
Это покрывало должно было укрывать жрицу таинственной богини от нескромных взглядов, но оно же мешало посмотреть ей в глаза и попытаться понять, о чем она думает. Пратис никогда не боялся своей наставницы, но иногда чувствовал себя незащищенным перед ней: слишком уж хорошо она его понимала. Сейчас он даже не решался спросить, что ей нужно, и послушно ждал, когда она заговорит.
– Он еще нескоро отплывет, – наконец, ожила Анакста, и, обняв Пратиса за плечи, повела его от причала, на краю которого плеск волн мешался с голосами моряков. – Ты дрожишь.
– В-ветер.
– Ветер, – губы Анаксты сложились в кривую улыбку, – действительно дует. Но ты все равно лжешь.
Вообще-то это называется вежливостью, подумал Пратис, но промолчал.
– Когда тебе самому придется отличать правду ото лжи, вспомни это.
– Хорошо.
– Ты был сегодня во дворце, – вопроса в ее голосе не прозвучало. – Да или нет – третьего не дано. Но если я спрошу, зачем ты там был, все окажется гораздо сложнее.
Пратис невольно сжался, чувствуя, как рука Анаксты соскользнула с его плеча. Та сделала еще несколько шагов и остановилась в задумчивости. Ее голос из-под покрывала звучал глухо, как из таинственной пещеры, где обитало какое-нибудь мелкое лесное божество.
– Боги и люди встречаются гораздо реже, чем о том говорят легенды. Еще реже люди сами становятся богами. Когда ты понимаешь, ты смотришь на мир глазами Снатии. Сама жизнь скользит у тебя между пальцами, как нить. Тебе это знакомо?
Пратис опять промолчал. Она знает это лучше, чем он сам. Она сама все время говорила, что он еще слишком молод, чтобы отличить истинное слияние с богиней от гордости своими знаниями и разумом.
– Но когда ты сливаешься с богиней, ты перестаешь быть собой. Что такое божество?
– Существо, которое…
– Это воля. Конечно, воля Снатии не такая, как, скажем, воля Торониора. Она не так заметна. Но когда Торониор разит врагов молниями, Снатия следит за тем, чтобы они, как полагается, упали на землю. Конечно, человеку с таким не справиться. Но у человека тоже есть воля.
– Например, у Велиадры.
Анакста молниеносно обернулись. Ее глаза сверкнули где-то под покрывалом.
– Это хорошо, что ты меня понимаешь.
Пратис кивнул. Ничего хорошего. Мать уже достаточно ругала его сегодня. Как раз за то, что он слушается Анаксту.
– Если она не выбьется из нити…
– Она п-приведет народы в движение.
– Может быть. Но тогда придется выбирать. Каждому человеку приходится выбирать, но для жреца нашей богини этот выбор особенно важен.
– Ч-что будет, если я выберу В-велиадру?
– Человек, близкий к ней… Да в такое время… Это будет… Интересно. Ты хорошо послужишь культу.
Анакста даже не попыталась скрыть насмешку. Служить культу или самой богине – для нее выбор был очевиден.
– У меня ведь еще есть время, чтобы подумать?
– И правда ветер. Беги, пока не замерз.
Пратис завороженно посмотрел на нее, быстро повернулся и бросился к пристани, не оглядываясь. Анакста широко улыбнулась ему вслед.
* * *
– Ты? – лицо девушки осветилось смущенной улыбкой. – Как приятно встретить здесь знакомого. Мне столько надо тебе рассказать!
Мир все тот же, основной, который в древневосточнофичке (отредактировать его и выложить еще и сюда я никак не соберусь), в ДоноДосте и ДостоЖуке.
Основной пейринг, если это важно, fem!Жуков\Бальзак/fem!Наполеон.
Рейтинг — традиционно — где-то в районе PG-13.
В одном прологе около трех тысяч слов, хотя он, по-моему, получился несколько непропорционально большим.
И маленькое замечание от скромного аффтыря: Принцип «нет каментафф — нет продки» у меня не работает, но я буду очень рада знать, что я выкладываю вещь, которая могла бы пылиться в столе-редактироваться годами, не в пустоту, и вы это читаете.
читать
Гелисса была как раз в том возрасте, в котором руденийские женщины, благословив детей, уже создавших собственные семьи, начинали уделять больше внимания себе. Кто-то полностью отдавался государственной службе или ученым занятиям, кто-то тратил все появившиеся свободные деньги и время на увеселения, кто-то, напротив, после бурной молодости вспоминал о древней добродетели и начинал не только жить в соответствии с пришедшими из глубины веков неписанными законами, но и упорно требовать того же от окружающих.
Гелисса старалась следовать всеми этими путями, и, на ее взгляд, у нее это получалось. Ее жизнь была полна гармонии и радости, ничем не омрачалась… Почти ничем. В последнее время Гелиссу беспокоил ее собственный сын. Ладно бы он кутил с друзьями, постоянно менял любовниц или, страшное дело, играл в кости – пороки, ничего хорошего не сулящие, но знакомые и понятные, – так нет же! Когда он, еще маленький, допоздна засиживался за книгами, иногда так и засыпая в библиотеке, Гелисса даже радовалась: страсть к учению многих возвышала, приводила к славе и богатству, – но глупый мальчишка вовсе не собирался делать карьеру!
В день совершеннолетия ему следовало выбрать культ воинственного Торониора, как это сделали все юноши из знатных жреческих семейств, а он решил служить Снатии, богине смерти и тайных знаний. Его давняя дружба с юной императрицей могла бы перерасти в любовь – Гелисса даже как-то видела, как они целовались, пусть и без особой страсти, скорее из интереса, – но стать старшим жрецом Снатии можно было, лишь принеся обет безбрачия. И что это за радость – возглавлять культ, занимающийся только исследованиями да обучением детей, и даже не пытающийся влиять на политику?
Как ее сын относится к политике, она сама не знала. С одной стороны, трудно было входить в близкий к императрице круг молодежи, и оставаться равнодушным к происходящему в стране, с другой, неизвестно, собиралась ли решительная и независимая Велиадра, спорившая даже со старейшими членами Сенора, посвящать друзей в свои дела.
Впрочем, даже если не собиралась… Сейчас она была нужна Гелиссе вовсе не для этого. Мальчишка совсем обезумел: ему оказалось мало книг о варварах, теперь он решил сам поехать в Тагосалию – изучать местную религию, – и только Велиадра могла ему это запретить. Вот почему сейчас Гелисса бежала во внутренний садик императорского дворца с поспешностью, не слишком подобающей ее возрасту и знатности.
Выбежав из-под портика, она тут же остановилась и зажмурилась от брызнувшего в глаза солнечного света. Была ранняя весна, солнце уже поднялось над горизонтом и не собиралось за него заходить до осени. По ночам лишь тучи густо застилали небо – очередной подарок инопланетян, превративших затерянный в северной части Океана островок Астлан в центр человеческого мира, а руденийцев – в создателей величайшей империи.
Хоть эта империя и включала в себя многие земли на востоке, скромное жилище ее правителей не могло сравниться с дворцами покоренных царств. В знойном Хатете цари некогда согнали тысячи рабочих со всей страны, чтобы создать знаменитые сады, бросающие открытый вызов пустыне своими фонтанами и водопадами, а здесь, в Астлане, величайшем городе на Земле , пронизанном каналами и водопроводными трубами гуще, чем человеческое тело – сосудами, императрица должна была довольствоваться одним небольшим прудом.
Этот пруд вскоре предстал перед глазами Гелиссы, но сначала до ее ушей донесся девичий визг.
* * *
Меч просвистел над самой головой Велиадры и с размаху врезался в ствол дерева. Она скользнула на траву, упав на одно колено, резким движением отпарировала следующий удар, вскочила на ноги и снова увернулась. Ее загнали на узкую тропинку между несколькими деревьями, крепко сомкнувшими свои раскидистые кроны, и прудом, поблескивающим на солнце, как смертоносное железо. Зелень и вода – основа красоты любого сада – могли сейчас привести ее к поражению. Очень некрасивому.
Отбив мелькнувший перед самым ее лицом меч в последний раз, Велиадра вздохнула так глубоко, как только могла, и бросилась в пруд. Вода тут же наполнила многочисленные складки ее пеплума, намочила и без того тяжелую шерстяную ткань и потянула на дно. Чувствуя, как маленькая волна, вызванная ее же беспомощным барахтаньем, нагло лезет ей в рот, Велиадра все же сообразила оттолкнуться ногами ото дна. Пояс и скреплявшие пеплум пряжки, сорванные дрожащей рукой, немедленно пошли ко дну. Как только она вынырнула, ее вытащили и осторожно уложили прямо на землю.
– Матэр, ты в порядке?
Поморгав, Велиадра смогла рассмотреть испуганное лицо склонившейся к ней Мевии и прохрипела, откашливаясь и отплевываясь:
– Да. И я еще не сдалась.
Но Мевия уже отбросила свой меч – деревянный, конечно. А еще к ним откуда-то спешила Гелисса.
– Девочки, вы совсем с ума сошли? Мевия, ты должна защищать императрицу, а не пытаться ее утопить!
Мевия опустила глаза. Ее не так-то просто было запугать, особенно криком, но она и правда чувствовала себя виноватой. А вот Велиадра, похоже, нет.
– Я внучка, – недовольное фырканье, сопровождаемое вырвавшейся из носа струйкой воды, – Каттиаха Победоносного. Меня не нужно защищать. Это тех, кто посмеет на меня напасть, придется защищать.
– Ты понимаешь, что от твоей жизни зависит судьба империи?.. – начала Гелисса, даже не собираясь скрывать злость.
Она понимала. Она поняла это еще в тот день, когда дедушка взял ее на руки, чтобы поднять повыше и показать войска, окружающие храм Веллиды, где собирался Сенор. Войска были руденийские, и их вела императрица Керсиата, бабушка Велиадры. Вела по улицам своего родного города, где в каждом уголке таилось дорогое ее сердцу воспоминание, по улицам собственной столицы, жизнь которой она поклялась сделать мирной и веселой. Если бы она поддалась слабости, Сенор не позволил бы Каттиаху набрать собственную армию, такую, о какой он мечтал, когда был еще никому не известным воином из городка на границе с Тагосалией. И тогда он бы не завоевал оставшуюся часть Хатета, а за ней следом откололась бы и уже покоренная. Сенор боялся, что Каттиах направит эту армию против него, против власти древнейших руденийских родов – и, надо сказать, боялся не зря. Каттиах вернулся из похода, сопровождаемый солдатами, обожающими своего командира – в отличие от знатных руденийских воинов и крестьян из ополчения, они были всем обязаны именно ему. А Керсиата за время его отсутствия убедила Сенор дать ей больше прав, чем было у руденийских императриц когда-либо. Она всегда была спокойной и почтительной со старейшинами, но в блеске ее льдистых глаз им чудился блеск меча ее мужа.
Хотя были, конечно, те, кто, несмотря на знатность, искренне поддерживал императорскую чету. К ним принадлежала и Гелисса, когда-то пообещавшая Керсиате присматривать за ее внучкой и постоянно этим пользовавшаяся. Велиадре это не нравилось, но она терпела. До поры до времени. Но если Гелисса сейчас начнет ее поучать…
* * *
– Да не может такого быть! – раздался голос откуда-то из-за деревьев.
Гелисса узнала его и начала судорожно искать, что бы набросить на плечи уже полностью пришедшей в себя, но продолжавшей валяться на траве Велиадре. Нехорошо ей показываться мальчикам в одной мокрой тунике, даже если кто-то из них видел юную императрицу вообще без одежды.
– П-палесис Дексийский описывает тагосалийские с-свадебные обряды весьма… Обстоятельно. Если бы ты его прочел…
– Вот еще, буду я о варварах читать! Даже собаки провожают молодых до свадебного ложа. Давай теперь скажем, что и они ничем от нас не отличаются!
– Как только я увижу, что ты заглядываешься не на красивую рабыню, а на любимую собачку твоей матери…
Первый говоривший не нашелся, что ответить. Гелисса усмехнулась. Хоть ей и не понравились мысли ее сына, то, как он переспорил Алерона, обещавшего стать великим оратором, ее порадовало. Но ее улыбка померкла, когда юноши наконец-то показались. Пратис, во внешности которого причудливо перемешались черты сразу двух народов, мог бы привлекать множество девушек, если бы нашел себе друга, не затмевавшего его самого. Если Пратис был просто недурен собой, то Алерон считался первым красавцем среди знатной молодежи. Пратис относился к одежде небрежно – за Алероном всюду ходил раб, следивший за его тогой. Пратис говорил редко и невыразительно, иногда, в минуты сильного волнения, вообще заикался – Алерон всегда заливался соловьем. Пратис обычно бывал задумчив, Алерон – весел. И, наконец, Алерон предпочитал нравиться – Пратис мог, прекрасно сознавая, что делает, испортить отношения несколькими словами. Оставалось только гадать, как он ухитрялся дружить со своенравной императрицей всю жизнь и ни разу не навлечь на себя ее гнев, ведь сдержанностью она не отличалась.
Сейчас Велиадра помахала подошедшим юношам и вскочила, не задумываясь о том, что ее пеплум по-прежнему плавает в пруду. К ней тут же подбежал Алерон, с интересом исследователя заглянул в вырез туники и разочарованно протянул:
– Так и думал, что у тебя страфион с секретом.
– Купи рабыню для удовольствий и запрети ей себя украшать, – фыркнула Велиадра, легонько щелкнув нахала по носу. – Или объясни моему народу, что урожай и моя грудь никак не связаны.
– М-между п-прочим, – вмешался Пратис, – варвары тоже видят связь между плодородием земли и п-плодовитостью женщины.
– И все равно заставляют ее подчиняться мужчине! – серебристый голосок Мевии зазвенел от возмущения. – Это просто нелепо. Мы должны положить этому конец, раз только мы можем заставить их жить разумно.
– А Палесис Дексийский п-писал, что…
Гелисса вдруг почувствовала себя лишней. Эти дети могли не просто спорить о том, что составляет основу освященных веками обычаев, государства, самой жизни – в конце концов, она сама когда-то пошла за Керсиатой и Каттиахом, посягнувшими на Сенор – но они делали это с такой легкостью, упоминая то женскую грудь, то недавно прочитанные книги. Им вторили деревья, весело переговаривающиеся на своем непонятном человеку языке, над ними проплывали облака, не смевшие спорить с белизной их одежд, для них играла вода в пруду, чистая и прозрачная, как будущее, которое они видели перед собой. Именно для них, а не для нее светило нежное весеннее солнце.
Ну ничего, сказала себе Гелисса, прячась в тени дерева и наблюдая за весело болтающими детьми. Она сделает все, чтобы Пратис остался в Астлане и вскоре стал бы если не мужем, то хотя бы любовником императрицы. А сделав это, он не забудет свою заботливую мать…
– Тогда я жду тебя после обеда, – сообщила Велиадра тихо, так, чтобы ее не слышали уходящие Мевия с Алероном.
Пратис поблагодарил ее и растворился в шумящей зелени. Гелисса осмотрелась: они остались одни.
– Матэр?
Велиадра смерила ее долгим взглядом.
– Нет.
– Нам надо…
– Нетрудно догадаться, о чем. Нет.
– Пратис…
– Придет ко мне после обеда.
– Тогда я просто запру его в доме, – ее мальчик обязательно поймет, что она желает ему только добра. – Но если ты мне поможешь, я, пожалуй, буду пускать тебя внутрь.
– Если бы все было так просто… – скривилась Велиадра. – Может, кандалы его бы и удержали, но я не сажаю друзей на цепь. Только рабов.
Гелисса прошипела что-то ей вслед. Что-то, что не следует говорить императрице в лицо.
* * *
Пахло хатетианскими благовониями, свежей травой и старым пергаментом. Благовониями – от Велиадры, пергаментом – от книги у нее на коленях. Где была трава, Пратис так и не понял.
Он неловко топтался на пороге, ожидая, когда же руденийская императрица, бывшая также царицей хатетианской и никлетийской, верховной королевой нескольких варварских племен и, и самое главное, его подругой детства, обратит на него внимание.
Велиадра не торопилась. Она еще раз пробежала страницу глазами, прежде чем перевернуть ее и отложить книгу. Будь это свиток, она бы, пожалуй, дочитала его до конца.
Сейчас она посмотрела прямо на Пратиса, заставив его смутиться еще больше. Говорили, что мало кто выдерживает взгляд ее голубых, пугающе светлых глаз. Если бы не глаза, она бы казалась обычной миленькой девочкой с нежным цветом лица и слишком узкими для зрелой женщины бедрами. Когда она смеялась, обнажив ровный ряд мелких зубов, те, кто ее не знал, не подумал бы, что это зубы существа, хищного по своей природе.
Но Пратис был знаком с ней давно и видел на ее лице выражение и мрачной решимости, и почти сладострастной жестокости. Сейчас ему стало не по себе. Не то чтобы он боялся Велиадру – это было бы просто глупо, – но что-то не давало ему покоя. То, как она протянула руку и взяла у него письма, которые ему нужно будет отвезти в Тагосалию. Как она сосредоточенно перечитала их. Как последний раз подняла голову и пронзила его взглядом. Как капнула воском на каждое письмо и припечатала сверху массивным кольцом, нелепо смотревшемся на ее маленьком пальчике.
– Все готово. Но теперь ты будешь мне должен…
Звучало бы вполне невинно, если б в устах Велиадры что-то вообще могло звучать невинно.
– Ч-чего ты хочешь?
– Догадайся сам.
Недовольная рожица и резкий кивок, видимо, должны были помочь ему догадаться.
– Культ Снатии хранит много секретов, но не этот. Я бы мог показать какому-нибудь твоему рабу нужные точки и…
Велиадра повернулась к нему спиной, не став слушать. Ее волосы, уже высохшие после утреннего прыжка в пруд и уложенные в низкий узел, тускло блестели. Пратис обреченно вздохнул, медленно, словно ему сковали ноги, подошел и осторожно вытащил заколку. Его руки утонули в шелковистых волнах. Волны были богатого каштанового цвета. Игравшее в них темное золото, единственное наследство тагосалийских предков Каттиаха, совсем потерялась в полумраке.
– Х-хорошо, что мы не в Хатете…
– Боишься, что я получу власть полную, как была у хатетианского царя?
– В-вообще-то там царская тиара в два раза больше. Голову наклони.
– О… – Велиадра о чем-то задумалась, и опустила голову, позволив волосам скрыть лицо, но Пратиса не покидало ощущение, что у нее и на затылке есть глаза, которые сейчас стараются заглянуть ему в душу. – Ты бы снимал боль постоянно. Раз Гелисса все равно определила тебя ко мне то ли в мужья, то ли в наложники. В Хатете мы бы с ней давно договорились.
– Эй, – Пратис надавил на мышцу шеи сильнее, чем нужно было, чтобы заставить ее расслабиться.
В такие моменты он всегда жалел, что не знает точек, нужных для убийства. Конечно, ему бы и в голову не пришло воспользоваться этим знанием, но как приятно было бы держать в руках судьбу мира. Хотя, наверное, многие и мечтать не смели о том, чтобы просто вот так стоять рядом с императрицей и пропускать через пальцы ее волосы.
– Золотая тиара в два раза больше моей, гарем знатных мальчиков… И никакого Сенора! – рассмеялась Велиадра.
Молодая, сильная, здоровая. Пратис иногда спрашивал себя, так ли уж ей необходима его помощь.
– Повеселела…
– Ага. Надеюсь, теперь моя голова не лопнет до твоего возвращения.
– Я могу научить…
– Да брось. Скоро Ям Зваиж прилетит: у него спрошу, что делать.
Пратис недоверчиво хмыкнул. С одной стороны, инопланетяне знали многое из того, что людям было недоступно, но с другой, от людей они сильно отличались, хоть и изучали их не первый век.
– Я тебе больше не нужен?
– Ты нужен мне всегда. Но можешь идти.
На прощание Велиадра поймала его руку и сильно сжала, больно вдавив в пальцы острый край кольца.
* * *
С Уст Астлана дул ветер, принося солоновато-горькие брызги. Пратис подумал, что великий остров, с утра принявший в свое жадное чрево целую флотилию кораблей, свозящих в главную земную столицу товары со всех концов света, решил вдруг оплевать своих жителей. Наглое и неблагодарное место, не заслуживающее половины присвоенных ему титулов – особенно сейчас, во времена растущего великолепия.
Интересно, каким окажется берег, к которому пристанет этот корабль, почти прижавший любопытный нос к пристани? Тагосалия славилась зелеными холмами, подарившими свои краски глазам местных девушек, из которых каждая вторая, несомненно, была ведьмой. В Тагосалии певцы, презираемые в Рудении, были уважаемыми всеми хранителями священных знаний наравне со жрецами. В Тагосалии праздновали странные праздники, посвященные странным богам, из которых даже самый понятный, светлый и дружественный руденийцам – сияющий Лаир – был совсем не похож на солнцеликую Веллиду. Что, впрочем, не мешало руденийским солдатам приносить обильные жертвы на алтарях тагосалийских святилищ, а значит, не такими уж и разными были боги двух народов.
Так думала Анакста, и она умела в этом убедить. Она убедила Велиадру, после восстания в Хатете положившую все силы на укрепление дружбы – с признанием главенства руденийцев, конечно – между народами империи. Она убедила и Пратиса, еще в раннем детстве сраженного как тагосалийскими легендами, так и легендами о самих тагосалийцах. Он сам не понимал, искал ли он в варварах то, что было когда-то утеряно его собственным народом – быть может, то же, что инопланетяне искали в руденийцах, – или же он пытался получить что-то, чего на его родине никогда не было. Как бы то ни было, ему оставалось лишь сделать несколько шагов, чтобы оказаться на корабле, готовом перевезти его через Океан.
И тут его окликнули. Сновавшие по причалу моряки расступались, едва завидев верховную жрицу Снатии, и замирали, долго провожая ее взглядами, в которых почтение мешалось со страхом, вызываемым у людей всем неведомым.
Анакста подошла и остановилась, неподвижная, будто высеченная из темного камня. Даже покрывало, скрывавшее половину ее лица, казалось, не шевелилось, словно морской ветер совсем не имел над ним власти.
Это покрывало должно было укрывать жрицу таинственной богини от нескромных взглядов, но оно же мешало посмотреть ей в глаза и попытаться понять, о чем она думает. Пратис никогда не боялся своей наставницы, но иногда чувствовал себя незащищенным перед ней: слишком уж хорошо она его понимала. Сейчас он даже не решался спросить, что ей нужно, и послушно ждал, когда она заговорит.
– Он еще нескоро отплывет, – наконец, ожила Анакста, и, обняв Пратиса за плечи, повела его от причала, на краю которого плеск волн мешался с голосами моряков. – Ты дрожишь.
– В-ветер.
– Ветер, – губы Анаксты сложились в кривую улыбку, – действительно дует. Но ты все равно лжешь.
Вообще-то это называется вежливостью, подумал Пратис, но промолчал.
– Когда тебе самому придется отличать правду ото лжи, вспомни это.
– Хорошо.
– Ты был сегодня во дворце, – вопроса в ее голосе не прозвучало. – Да или нет – третьего не дано. Но если я спрошу, зачем ты там был, все окажется гораздо сложнее.
Пратис невольно сжался, чувствуя, как рука Анаксты соскользнула с его плеча. Та сделала еще несколько шагов и остановилась в задумчивости. Ее голос из-под покрывала звучал глухо, как из таинственной пещеры, где обитало какое-нибудь мелкое лесное божество.
– Боги и люди встречаются гораздо реже, чем о том говорят легенды. Еще реже люди сами становятся богами. Когда ты понимаешь, ты смотришь на мир глазами Снатии. Сама жизнь скользит у тебя между пальцами, как нить. Тебе это знакомо?
Пратис опять промолчал. Она знает это лучше, чем он сам. Она сама все время говорила, что он еще слишком молод, чтобы отличить истинное слияние с богиней от гордости своими знаниями и разумом.
– Но когда ты сливаешься с богиней, ты перестаешь быть собой. Что такое божество?
– Существо, которое…
– Это воля. Конечно, воля Снатии не такая, как, скажем, воля Торониора. Она не так заметна. Но когда Торониор разит врагов молниями, Снатия следит за тем, чтобы они, как полагается, упали на землю. Конечно, человеку с таким не справиться. Но у человека тоже есть воля.
– Например, у Велиадры.
Анакста молниеносно обернулись. Ее глаза сверкнули где-то под покрывалом.
– Это хорошо, что ты меня понимаешь.
Пратис кивнул. Ничего хорошего. Мать уже достаточно ругала его сегодня. Как раз за то, что он слушается Анаксту.
– Если она не выбьется из нити…
– Она п-приведет народы в движение.
– Может быть. Но тогда придется выбирать. Каждому человеку приходится выбирать, но для жреца нашей богини этот выбор особенно важен.
– Ч-что будет, если я выберу В-велиадру?
– Человек, близкий к ней… Да в такое время… Это будет… Интересно. Ты хорошо послужишь культу.
Анакста даже не попыталась скрыть насмешку. Служить культу или самой богине – для нее выбор был очевиден.
– У меня ведь еще есть время, чтобы подумать?
– И правда ветер. Беги, пока не замерз.
Пратис завороженно посмотрел на нее, быстро повернулся и бросился к пристани, не оглядываясь. Анакста широко улыбнулась ему вслед.
* * *
– Ты? – лицо девушки осветилось смущенной улыбкой. – Как приятно встретить здесь знакомого. Мне столько надо тебе рассказать!
@темы: околпсихологическая лженаука соционика, графомания: плоды, безымянный детектив номер один
-
-
09.11.2014 в 14:30-
-
09.11.2014 в 23:01