Аффтырь не несет ответственности за... Да вообще ни за что. Аффтырь — человек клинически безответственный– Я тогда и не знал, что так… Такое возможно.
Амеди лежал к Элис спиной и говорил. Она бы предпочла видеть его лицо, но раз ему так легче, что ж, она была готова потерпеть. Единственное, что она сейчас позволяла себе – легко касаться его плеча, чтобы показать, что слушает и готова помочь. И заодно скрыть, как она на самом деле испугана и растеряна.
Элис не знала, что ей делать. Она была готова отказаться от всех своих желаний, обращаться с ним так бережно, точно могла сломать его одним неловким прикосновением, одним грубым словом… И как раз этого ей делать не следовало. Если Амеди почувствует перемену в отношении к себе, он наверняка вообразит, что она брезгует им. А если и нет, то все равно найдет, чем себя мучить. Нет, сейчас, когда он уже перестал ее бояться, подпустил к себе так близко, она не могла все испортить. И не ради себя даже, ради него. Она должна одновременно защитить его от воспоминаний – и показать, что он по-прежнему нормальный, что его жизнь продолжается. Ох. И ей определенно придется слушать его гораздо внимательнее, чем прежде.
– Уже потом, в Шахеруле… Некоторых из нас готовили в наложники к мужчинам. Но только тех, кого собирались продать сразу.
В отличие от северян, темпераментные шахрин ловко обходили запреты своей религии. Элис понятия не имела, как справлялись те адалийцы, которые предпочитали свой пол, но во всех книгах, которые она прочла, гомосексуальные связи упоминались как что-то, присущее исключительно другим народам. Развращенность шахрин, темное колдовство рунга… На описания последнего она тогда не обратила особого внимания. Путешественники же любили приврать, когда рассказывали о чем-то непонятном. А теперь получалось, что колдуны рунга действительно порой увеличивали свои силы очень оригинальными способами. Если этот самый… Тинго был всего лишь непосвященным учеником, то что делали с врагами старые и опытные колдуны?
Впрочем, не все ли равно? Ей же не этнографический труд писать. Ей надо разобраться, что творится в голове одного определенного эльфа, а он колдуном никогда не был. И все же ухитрился как-то все себе объяснить, как-то справился… Хорошо, не совсем справился, сегодняшняя истерика тому подтверждение, но начал справляться с произошедшим.
Элис уже начала прикидывать, как бы деликатнее спросить об этом, но тут Амеди сам резко перевернулся на спину и, искоса поглядывая на нее, сказал:
– Госпожа?
– Да?
– Ничего в мире не происходит просто так, правда? Это было наказание. За смерть Намиси. А сейчас… Вы… Такая добрая… Может быть, она простила меня?
Вот что она должна была ответить? Первым ее желанием было схватить его, встряхнуть, прокричать, что он ни в чем не виноват, что он не заслужил произошедшего… И как бы это звучало для него? «Тебя изнасиловали, потому что ты попался под горячую руку»? «Жди, когда духи действительно заставят тебя заплатить за ее смерть»? Был бы он хотя бы современником Элис… Но он не был. Он мыслил как-то по-другому, и… И она струсила. Возможно, она совершила ошибку, ужасную ошибку, о которой когда-нибудь пожалеет, но она просто обняла его и пообещала что все самое страшное закончилось, что она рядом и больше никому не позволит его обидеть.
Он не сопротивлялся, даже, кажется, придвинулся ближе к ней. Уже хорошо. Он не начал вновь бояться ее, так что можно считать, этот вечер они пережили с минимальными потерями. Или… Ей даже удалось кое-что приобрести?
– Госпожа… Из вас получился бы хороший вождь.
Элис так и подмывало сказать, что ей не идут большие головные уборы с перьями – ведь именно такие должны носить все вожди, правда? – но голос Амеди звучал так торжественно, что она позволила себе всего лишь ответить ему удивленным взглядом.
– Вождь требует подчинения, особенно в трудные времена. Не потому что он хочет власти, но чтобы защитить все племя. Если каждый начнет поступать так, как ему вздумается, племя погибнет. Если бы я раньше все рассказал вам…
Он запнулся. Хорошо, пусть это считается извинением за устроенную сцену. Амеди пообещал впредь предупреждать обо всем, что может пробудить в нем дурные воспоминания, и был великодушно прощен.
Существовала еще одна проблема. Отец Реджинальд. Пожалуй, если бы Элис считала, что это то, что нужно Амеди, то она перестала бы приглашать священника к себе домой. Но не могла же она – они – всю жизнь избегать посторонних мужчин. Элис уверила Амеди, что отец Реджинальд – вполне достойный человек, и запланировала следующий вечер через неделю после того, что получил неожиданное продолжение.
Признаться честно, она рассчитывала не столько выяснить, что же отец Реджинальд имеет против ее раба, сколько показать ему, что Амеди мало чем отличается от человека, и уж точно не является тварью, существование которой противно Богу. Получалось плохо. Теперь не было леди Альвевы, способной в одиночку изображать непринужденную светскую беседу между всеми присутствующими, и Элис невольно заняла ее место. Пришлось признать, что и в этой области леди была исключительно одаренной женщиной. Элис в своем новом качестве не смотрелась и вполовину так естественно. Через некоторое время ей стало казаться, что если она скажет еще одну очаровательную глупость, разум возмутится ненадлежащим его применением и покинет ее навеки. Занятая сочинением банальностей, с трудом способных претендовать на остроумие, она отвлеклась от происходящего вокруг, а там происходило… Словом, что-то происходило.
Нет, все вроде бы было по-прежнему: отец Реджинальд слушал ее, изредка отпуская сдержанные реплики, Амеди порхал по гостиной ловко и бесшумно, так, как не могли даже идеально вышколенные слуги-люди. И все же, в отличие от хорошего слуги, он был очень… Заметен. Конечно, теперь он не боялся и не мечтал стать невидимым, но дело было не только в этом. Его экзотическая красота всегда притягивала взгляд, но, живя с ним вместе, Элис как-то привыкла не обращать на нее внимания. А теперь яркие краски его внешности словно подновили и, хотя он остался тем же, не смотреть на него было просто невозможно. Теплая смуглая кожа, кончики волос, взлетающие в воздух при каждом движении, оранжевые глаза, светящиеся за трепещущими ресницами. Он весь превратился в пламя, весело пляшущее, согревающее и бросающее красные отсветы на щеки, но все разрастающееся, готовое заполнить собой все доступное пространство… Кроме того места, где находился Реджинальд. Тот в своей подчеркнуто аскетичной темной одежде казался мрачной неприступной скалой, единственным пятном покоя на фоне разгорающегося пожара. Покоя холодного и какого-то пугающего.
А потом скала раскололась. Реджинальд, чувствуя, что его если не вытесняют, то окружают, предпринял контрнаступление. Единственным способом, которым владел безупречно. Он стал говорить. Начал он ненавязчиво, отвечая Элис, сплетая свой голос с ее, но вскоре вытеснив ее из беседы на те позиции, которые прежде занимал сам.
Она не знала, радоваться ли ей или бояться. Ей как раз удалось перевести разговор на интересующую ее тему, на рунга, и теперь Реджинальд высказывал все, что думал по этому поводу. Именно это и нужно было Элис, но потеря контроля над ситуацией пугала. Еще неопределеннее все становилось из-за Амеди, который, услышав, что речь идет о его народе, тут же стал незаметнее и прислушался.
Взглядов Реджинальд придерживался обычных для своего окружения. Народы слабые и дикие должны подчиниться сильным и цивилизованным, а свет истинной веры рассеет мрак примитивных суеверий. Задача же и их просвещенного монарха, и его добропорядочных подданных – всячески тому способствовать, что, к сожалению, не всегда происходит. Интерес к загадочным существам сбивает людей с правильного пути, как и ложное милосердие, которое отличается от настоящего тем, что не сочетается с твердостью и непримиримостью к врагам истинной веры.
– Вы представляете, Алисия, – негодовал Реджинальд, – половина города по сути отдана этим существам с их варварскими обычаями и нелепыми верованиями.
Элис воззрилась на него с неподдельным изумлением. Реджинальд пояснил, что их излишне, на его взгляд, мягкосердечный король, выделил несколько кварталов в городе, недавно отвоеванном у шахрин, под поселение оказавшихся на территории Адалийской империи рунга.
– И это вместо того, чтобы разбросать их по стране, чтобы они быстрее перенимали подобающие порядки!
Амеди, к тому времени почти потерявшийся в неясном освещении гостиной, быстро принес новый чайник и начал сновать вокруг стола. Может быть, правильнее было бы отослать его, но теперь, когда он впервые за долгое время услышал что-то о своем народе, Элис просто не смогла сделать это. Вместо этого она попыталась усовестить Реджинальда:
– Но они наверняка и без того тоскуют по родине, и если их обычаи не нарушают закон, и не приносят вреда ни им, ни их соседям…
– Алисия! – она впервые видела Реджинальда таким возмущенным. – Уж вы, разумная женщина, не можете верить в такую чушь! Государство с разными обычаями в нем? Без единой веры?! Нет, через поколение малый народец должен вымереть, или я не готов ручаться за души людей! Людей, а не каких-то мелких тваре…
Отец Реджинальд был очень терпеливым и стойким человеком, теперь Элис могла сказать это с уверенностью. Во всяком случае, когда его задела струя крутого кипятка, он всего лишь сжал зубы и зашипел.
– Простите, господин, – сказал Амеди, скромно опуская глаза. – Моя рука всегда дрожит, когда я слышу о своем народе.
Элис как раз успела встать между ними и перехватить руку отца Реджинальда.
– Простите, преподобный, но бить моего раба имею право только я. Ты, – она кивнула Амеди, – наверх.
– Я извинилась перед отцом Реджинальдом за тебя. Надеюсь, ты понимаешь, что я отвечаю за каждое твое действие?
– Да, госпожа.
Признаться честно, Амеди выглядел прекрасно. Он вытянулся в струнку, но опустил голову и украдкой бросал на Элис взгляды, в которых оскорбленная гордость мешалась с острым осознанием вины. Хотелось простить его прямо сейчас, но Элис, уже доказавшая ему, что может быть доброй, сейчас должна была дать понять, что доброта не равняется слабости.
– Ты согласен, что заслужил наказание?
– Да, госпожа.
– Каким образом?
– Поддался чувствам и совершил глупость. Не посоветовался с вами, хотя плохо разбираюсь в отношениях между людьми. Опозорил вас перед вашим другом, – голова Амеди склонялась все ниже и ниже, но тут он вновь бросил на Элис обжигающий взгляд. – Дело не в том, прав я или он. Раз уж вам приходится отвечать за мои поступки, то вы хотите научить меня думать перед тем, как что-то сделать.
Он повторил дословно все, что она ему говорила, но Элис все же надеялась, что он ее понял. Она же понимала, почему он обижен, хотя и чувствует себя виноватым, без всяких слов понимала.
– После мы поговорим о том, что сказал отец Реджинальд, – пообещала она. И еще раз уточнила, – я наказываю тебя за то, что ты сделал, а не почему.
– Да, госпожа. Спасибо, госпожа.
Она взяла его за руку и потянула на себя.
– Как у вашего народа наказывают за неповиновение вождю?
– Не пускают на обряды, во время которых он делится своей удачей.
Так, это ей точно не осуществить.
– А непослушных детей?
Элис показалось, что у нее в ладони вспыхнул огонек. Но Амеди дернулся и тут же успокоился, лишь покрасневшие щеки выдавали его чувства.
– Тебе что-то не нравится?
– Госпожа могла заметить… – он замолчал. – Госпожа считает, что только дети делают, что хотят, и не думают о последствиях?
Элис кивнула. Кажется, Амеди начал понимать ее с полуслова. Пусть и не всегда с готовностью принимать ее решения… Она залюбовалась выражением его лица, на котором отражалась напряженная внутренняя борьба. Наконец он решился:
– Непослушных детей бьют тростниковыми прутьями.
Что-то в этом роде она и предполагала. Рунга были очень милыми, но все же дикарями. Если королю захочется запретить какой-нибудь из их обычаев, то почему бы не этот? Вместе с исконным адалийским обычаем воспитывать детей розгами и ремнем.
Тем не менее, для ее целей он был как нельзя кстати.
– Хочешь, придумаем что-нибудь поинтереснее? Горячий воск после легкой порки…
– Госпожа!
А вот теперь что-то произошло. Амеди, только что прелестно красневший, вдруг побледнел и сжался, обхватив себя руками. Что еще о его жизни она не знает? Элис проследила за его движением и поняла. Ожоги на его плече. Он так и не рассказал ей, откуда они взялись. Но этим ей придется заняться позже. Сейчас надо успокоить его… Или как раз успокаивать его и не надо?
– Ты хочешь что-то мне сказать?
Он нервно кусал губы, словно боясь выпустить роковые слова, и взглядом умолял, чтобы она сама сказала это, но Элис осталась непреклонна.
– Госпожа… Я говорю это не потому что хочу избежать наказания. Я должен предупреждать вас о том, что вызывает у меня дурные воспоминания.
– Правильно.
– Не надо воска.
Элис невольно улыбнулась.
– Это было не так уж и страшно, правда?
Амеди улыбнулся ей в ответ.
Она давно хотела видеть его таким, покорно раздевающимся для наказания, укладывающимся на кровать, терпящим удары. На всякий случай она привязала его, но он не пытался уйти от плети даже невольно. Не в обычаях его народа было стесняться криков и слез, но сейчас он старался не издать ни звука. Всего лишь несколько тихих стонов сорвалось с его губ. Напряженное, словно окаменевшее тело, стиснутые зубы… Все было не так, как Элис себе представляла, но ее не оставляло чувство, что главного она добилась и ей не следует требовать большего.
И потом, когда она касалась покрасневшей кожи, от порки ставшей мягкой и горячей, она чувствовала его нетерпение отчетливее, чем изгибы его тела. Гладить его вот так было слишком приятно, чтобы отказаться от этого совсем, но мысль, что он ждет, когда же все закончится, портила все удовольствие.
– Госпожа?
Заговорить Амеди решился уже намного позже, когда он уже отдыхал, лежа поперек их кровати, а Элис сидела рядом и мучительно о чем-то размышляла, но не могла сформулировать ни единой мысли.
– Да, конечно, я же обещала. Нет, я не считаю, что отец Реджинальд прав. Ваши жертвоприношения отвратительны, но это не значит, что рунга должны исчезнуть с лица земли.
– И вы были настолько добры, что даже сказали ему об этом.
Элис не знала, было ли в культуре рунга представление об иронии, но сейчас в его голосе звучала именно она.
– Я даже отказала ему от дома.
Недоумение.
– То есть, сначала я извинилась за твое неподобающее поведение, а потом отказала от дома.
День выдался тяжелый, но смесь изумления с невероятным восторгом в глазах Амеди оказалась достаточным вознаграждением за все пережитое.