Порой Амеди пытался задумываться, что за сила вмешалась в его жизнь. Может, им с Намиси было просто не суждено пожениться? Но тогда Тинго, обвинявший его в ее смерти, был прав, и… На этом мысли путались. Нганы учили, что наказания за преступление не избежит никто. Амеди виноват в смерти Намиси, за что и поплатился. Слишком легко, а это значит, что нужно приготовиться к новым испытаниям. Или духи позволят ему умереть? Интересно, а Тинго тоже ответит за все, или он был простым орудием судьбы? Если бы… Как же болит голова!
Пришла Лоана. Села рядом и что-то говорила. Многие из племени его жалеют, спорили даже об изгнании. Нет, после того как Самха уводила его на жертвоприношение и он видел их смущенные лица, они не позволят ему остаться. Они чувствуют свою вину перед ним и не хотят видеть. Он… Признаться честно, тоже был бы рад больше не встречаться ни с кем из племени. Эта мысль поразила Амеди настолько, что он почувствовал ее укол через всю ту путаницу, что была у него в голове.
Лоана была добра к нему, пыталась хоть как-то поддержать, но единственное, что он от нее хотел – чтобы она ушла. Один ее вид, ее голос слишком сильно напоминал обо всем произошедшем. И родная деревня, его племя, где больше нет Намиси, зато остался Тинго… Чем больше Амеди думал, тем отчетливее понимал, что ему нельзя здесь оставаться. Изгнание было страшно, потому что лишало защиты племени, разрушало всю привычную жизнь, лишало ее и смысла, и формы. Но разве после всего он смог бы жить так, как другие, нормальные рунга? Оставаться среди соплеменников и понимать, что во всех постигших их неудачах теперь будет обвинен он? Лечить их, отдавших его Йа-те-вео, и понимать, что в их глазах он навсегда будет связан со зловещим колдовством? Жениться на девушке, другой, не Намиси, и знать, что она смотрит на него со страхом и отвращением? И даже если Тинго поселится, как и положено колдуну, отдельно от племени, Амеди понадобится очень много времени, чтобы все забыть.
Нет, духам придется найти для него другой путь… Даже если этот путь окажется коротким, ведущим прямо к смерти.
Разумеется, его решили изгнать. Но теперь эту новость Амеди принял почти с радостью. Ритуал изгнания был неприятным, но после всего он казался заслуженной платой за желанное освобождение. Впрочем, будь у него возможность и силы, он бы сбежал сам, и пусть разгневанные духи хоть полностью истребят все его племя. Нет, так думать нельзя, может ведь и сбыться, а он и без того виноват. Но будь у него что отдать, он бы отдал это с радостью, лишь бы все закончилось побыстрее.
Наконец, настал тот самый день. Незадолго до Больших Дождей, когда вода поливала высохшую землю, наполняя ее новыми соками. Скоро мужчины их племени будут танцевать под дождем, чтобы собрать его живительную силу и передать ее своим женам и их общим детям. Для Амеди это был бы первый подобный праздник, если бы он… Но ему даже думать об этом не следует. Для своего племени он будет все равно что мертв, никто не разрешит изгнаннику участвовать в священных обрядах. Единственный ритуал племени, на котором ему еще позволят присутствовать, будет проведен прямо сейчас.
За ним пришли все сторожившие его охотники, и, кажется, они боялись его больше, чем он их. Зря, конечно. Им пришлось его держать, но потому что он с трудом держался на ногах.
Во всей деревне было тихо, зато на главной поляне собралась шумная и пестрая толпа. Амеди показалось, что сейчас здесь было даже больше народа, чем в день суда над ним. Может быть, Лоана сказала правду о том, что кое-кто ему даже сочувствовал, но сейчас на большинстве лиц было написано любопытство, нетерпение и предвкушение зрелища. Их деревня находилась достаточно далеко от земель людей, так что для многих все произошедшее было одним из немногих по-настоящему примечательных событий за всю жизнь. Хорошо, что они его не ненавидят. Совсем недавно Амеди был готов призывать на головы соплеменников самые ужасные кары, но сейчас, когда он о многом подумал и решил безропотно принять любой поворот судьбы, их равнодушие было для него даже желанно. Гораздо хуже было бы, если б его осыпали проклятьями, а то и камнями.
Под перешептывания его подвели к столбу, врытому недалеко от Сам-га-вео, почти в самом центре поляны, и привязали к нему. Один из его тюремщиков приблизился к Амеди с ножом в руках и осторожно, стараясь не касаться его тела, срезал с него остатки одежды. Амеди невольно дернулся в своих путах, но успокоил себя мыслью, что ни один нормальный рунга, будь то мужчина или женщина, не посмотрит с вожделением на него, изгнанника, почти живой труп. Только Тинго с его злобным разумом, затуманенным гневом и темным колдовством, мог додуматься до такого.
Как и во время любого обряда, нганы пели. Сейчас это была погребальная песнь, казавшаяся неуместной здесь, посреди почти веселой толпы. На мгновение Амеди охватила жалость к себе, но он лишь крепче стиснул зубы. Поскорее бы все кончилось!
Показался вождь. Сегодня был единственный день в году, когда ему позволялось ввести свою мкооу в границы деревни, и теперь он ехал на ящерице, возвышаясь над всеми остальными. Мощные трехпалые лапы, переливающаяся на солнце чешуя, грозные рога – мкооу была достойна своего хозяина, который казался особенно величественным в своем праздничном одеянии, увешанный оружием.
Когда вождь, выглядевший огромным и, признаться, страшным, легко соскочил на землю и направился к нему, Амеди вжался в столб. Глазеющая на него толпа не пугала так, как один рунга. Свободный против связанного, одетый и вооруженный против полностью обнаженного… Слишком это все напоминало об уже пережитом унижении. Амеди закусил губу и напряг руки так, чтобы веревки впились в них как можно больнее – что угодно, лишь бы не закричать и не забиться подобно пойманной в силок птице. Он словно еще раз почувствовал на себе руки Тинго и, пока вождь произносил магические слова, боролся с дрожью и подступающей тошнотой.
К ним подошли нганы. Одна протянула вождю кинжал с резной ручкой, тот неторопливо распустил Амеди волосы. Волосы недаром напоминали нити: они связывали рунга с его родичами, были тем каналом, по которому племя отдавало энергию каждому своему члену. Стригли их всегда осторожно, под присмотром нганы, чтобы не разорвать связь. Или как сейчас – чтобы разорвать. Амеди зажмурился. Лезвие ни разу не задело его кожу, но холод железа – не человеческой стали, а священного небесного – все равно ощущался. И не просто ощущался, но проникал под кожу и замораживал что-то глубоко внутри. А отрезанные длинные пряди извивались точь в точь как корни Йа-те-вео, и лишь каким-то чудом соскальзывали на землю, а не обвивали шею. Амеди понимал, что чувства его обманывают, но легче от этого не становилось.
Он открыл глаза только тогда, когда кинжал оказался вновь вложен в ножны. Прямо на него смотрела Лоана, но она тут же смущенно отвернулась. В руках у нее была миска с мутной жидкостью. Такое варево могло получиться только у Самхи – или Тинго. Вся грязная работа опять досталась колдунам. Остальные рунга даже миску в руки брали неохотно. Впрочем, их нежелание касаться самой жидкости было объяснимо. Жгучий сок плодов Йа-те-вео, кровь мкооу и какие-то камни на дне. Такая смесь обжигала кожу сильнее, чем огонь.
Рунга получали свои первые татуировки сразу после инициации, а потом на их телах отмечались все важные события в жизни. Некоторые нганы были покрыты рисунками с головы до ног. Если бы Амеди еще мог ясно соображать, он бы порадовался, что молод и мало что повидал. Когда вождь круглым листом зачерпнул смесь и размазал ему по плечу, Амеди закричал, хотя еще с утра обещал себе, что соплеменники не услышат от него ни звука. В последнее время он постоянно чувствовал боль, и по сравнению с тем, что делало с ним дерево, она была почти терпимой… Если бы Амеди был здоров. Но боль была лишь последним ударом по хрупкой связи между сознанием и телом – и последним, что Амеди помнил.
Когда Амеди пришел в себя, он уже не был связан. И вождя больше не было. И толпа не шумела. И…
Он лежал в хижине, но не в той, в которой провел все последние дни. В этой он вообще никогда не бывал. Наверное.
Амеди начинал ощущать свое тело. Плечо болело, но не так остро, как в первые мгновения. Ранен он не был. В бок упиралось что-то твердое. Руки двигались, пусть и неуклюже. Похоже, соплеменники не хотели, чтобы он умер сразу, и оставили ему завернутую в листья еду, воду, одежду и кинжал. Кинжал был соблазнительно острым. Можно было бы прекратить все прямо сейчас… Но нет, так поступали только сумасшедшие, не понимающие, что таким образом вырывают себя не только из этой жизни, но и из всего круга перерождений. А ему придется отлежаться и искать более чистую смерть. Может быть, семья убитого им леопарда хочет отомстить и уже ищет его.
Через несколько дней Амеди покинул хижину, чтобы больше никогда в нее не возвращаться. Смерть казалась все столь же желанной. Куда можно пойти, он так и не придумал. Ни одно племя рунга не приняло бы изгнанника с выжженными татуировками, а другой жизни он не представлял. Ему приходилось слышать о рунга, живущих рядом с людьми, но поселиться рядом с давними врагами… Нет. Зато люди наверняка попытаются убить его. Пожалуй, все же стоит поискать их.
Люди нашли его сами. Он питался только корнями и фруктами и так полностью и не окреп, но намеревался дорого продать свою жизнь. Даже Тинго однажды убил человека, а Тинго был хоть и силен, но труслив в глубине души, раз расправился с Амеди таким подлым способом.
Они окружили его. Честь требовала, чтобы они слезли со странных зверей, на которых ездили, как рунга на мкооу, и сражались тем же оружием, что и он. Но их предводитель взялся за большой изогнутый лук. Конечно, это же люди! Законы у них другие, а еще они славятся коварством. Амеди не успеет добежать даже до одного. Смерть получалась не такой, какую он хотел. Пусть она будет хотя бы быстрой.
Стрела вонзилась ему в руку. Пальцы, сжимающие рукоять кинжала, невольно разжались. Люди тут же оказались на земле и набросились на него, но убивать не собирались. Его скрутили, связали, перебросили через огромное животное – лошадь, как он позже узнал – и куда-то повезли.
Злые духи! Он знал, что люди убивают не всех рунга, некоторых забирают с собой, но никогда не думал, что это произойдет с ним. Попавшие к людям рунга никогда не возвращались, и между ними и мертвыми никто не видел разницы, но сейчас ему придется эту разницу ощутить на себе. Что люди делают с пленниками? Амеди надеялся – его передернуло, – что не едят.
Его привезли в деревню людей с хижинами из ткани и бросили в одной из них. Позже пришел человек в одежде из какой-то невиданно тонкой и блестящей ткани, приказал раздеть Амеди и тщательно его осмотрел. Увидев ожог на плече, человек недовольно закричал на своих помощников и выбежал из хижины.
Может быть, этот человек был жрецом, а Амеди собирались принести в жертву? У людей было много вещей, гораздо больше, чем у рунга, так что могло ли быть, что они поклонялись более требовательным духам, которые принимали только безупречные жертвы? И что теперь с ним сделают, наконец-то убьют?
Он лежал в одиночестве какое-то время, а потом в хижину опять кто-то вошел. Амеди поднял глаза – и не поверил им. Перед ним стоял рунга. Очень старый, в обносках явно с человеческого плеча, но все же рунга. Неужели он снова сможет жить со своим народом?
– Изгнали из племени? – спросил вошедший с сочувствием.
– Да.
– Считай, что тебе повело. Продадут на севере. Я научу тебя говорить на языке северян.
– Повезло? На севере? Продадут?
Разные племена рунга иногда обменивались между собой пищей и найденными редкостями, но на что можно обменять живое существо?
– На севере живут другие люди, белые. Говорят, они лучше обращаются с… – рунга замялся. – Рабами.
Слово было абсолютно незнакомое, и Амеди даже представить не мог, что это такое. Ему еще многое предстояло узнать.
Божечки, глава и эпилог, одна глава и эпилог. И можно уже начать готовиться к поступлению в магистратуру. Я провалю, конечно, но для очистки совести...