Veni, vidi, fugi.
Внезапно написала фичок по заявке «maleДон/femДост, Джек, Баль. Развитие отношений Дона и Доста. Грядёт разлад. Джек и Баль (друзья Доста) "уже давно чуяли абзац". Дальнейшие обсуждение сложившейся ситуации последними двумя на кухне. "А может всё-таки продать Дона в гарем евнухом?"». Мир все тот же, парочка знакомых героев. Степень унылости средняя. Сомневаюсь, что стоит тащить в сообщество.
прочитать и ужаснуться
Что может быть прекраснее, чем кубок свежевыжатого сока, выпитый жарким хатетианским днем на террасе царского дворца в Элухмише? Особенно если этим соком наполнена драгоценная чаша, добытая при разграблении дворца каким-то расторопным солдатом и перешедшая позже к его предприимчивому командиру.
– Будешь? – лениво поинтересовался Каттиах Победоносный, сделав неопределенный жест.
– Ты о чем? – в тон ему спросила Анакста, верховная жрица Снатии, богини смерти, мудрости и тайных знаний. Она кивнула в сторону выжимающего сок раба, могучим мускулам которого можно было бы найти и более подходящее применение, если б Каттиах, публично всегда радеющий о народном благе, не решил, что наедине с давней подругой можно позаботиться и о себе. – Если о парне, то сам знаешь, правила культа запрещают…
– О соке.
Летний зной, сначала казавшийся приятным расслабляющим теплом, иссушал, заставляя завянуть желание делать что бы то ни было, но Анакста все же нашла в себе силы подойти к рабу и придирчиво осмотреть дело его рук. И сами руки, разумеется. Грязные.
– Ты хотя бы знаешь, что это за фрукты?
– Нет.
Каттиах откинулся на спинку кресла, в очередной раз забыв, что хрупкие творения хатетианских мастеров сильно отличаются от лож, на которых было принято пировать в Рудении. Кресло жалобно скрипнуло, хотя не такой уж большой груз ему пришлось принять. Услышав этот звук, Анакста брезгливо поморщилась, отходя от раба, который, взглянув на ее лицо, уже задрожал в ожидании наказания.
– Едите непонятно что, пьете тоже. Теперь понятно, почему вы такие…странные.
Каттиах расхохотался.
– Ты все не можешь забыть те тагосалийские грибы? Брось, я же не знал, что они отправляют в путешествие по миру духов! Поверь, больше подобного не случится!
– Да вы тут все странные, – Анакста выделила «все» голосом. Это был ее обычный способ защиты – обвинить другого, пока тот не начал сам выдвигать обвинения. Пусть не самый достойный, зато действенный. Но с Каттиахом это не помогло.
– Согласись, если бы Остеола вела себя по-другому, – нахмурившись, произнес он, – ничего бы не случилось.
– Хорошо, хорошо, – поспешила признать Анакста, – оба они молодые и глупые.
Она с тревогой поглядела на Каттиаха. Он имел полное право сердиться. Конечно, Каттиаху Победоносному, мужу самой матэр, великому полководцу, завоевавшему Хатет, хватило бы великодушия не пытаться ей отомстить, но забыть о случившемся он, превративший армию во вторую семью, точно не сможет. Засмеет при первой же возможности.
– Молодые? Да они чуть младше меня!
– А ты…
– А я все время боюсь, что однажды вернусь из похода и узнаю, что стал дедушкой.
– Это потому что твоя дочь…
– Развитая не по годам красавица. И, в отличие от тебя, обет безбрачия ей точно не грозит.
Окажись здесь посторонний человек, он решил бы, что они ругаются, и в гневе дошли до того, что затронули темы, над которыми нельзя смеяться: такие как, например, неподобающее поведение юной наследницы престола или священные обеты, приносимые старшими жрецами Снатии. На самом деле, выясняли, кто виноват, они скорее для развлечения, запретных же тем ни для того, ни для другого просто не существовало. Каттиах сознательно восставал против всего, что делало его жизнь сложнее и не приносило ощутимой пользы, Анакста просто не считала необходимым следовать чужим правилам, но понимали с полуслова они друг друга всегда, в том числе и в этот день, просто предназначенный не для великих свершений, а для подведения итогов.
Солнце хлестало лучами по земле, как сумасшедший наездник, ветер намеревался содрать покрывала с носивших их порядочных хатетианок, горсти песка отрывались от земли с изяществом подвыпивших танцовщиц и плюхались обратно. Казалось, что песок вздымают копыта лошади, на которой гордо восседает всадник, не побоявшийся бросить вызов пустыне.
– Всадник, не побоявшийся бросить вызов пустыне, заслуживает уважения! – воскликнул Новион.
– А пеший путник? – рассеянно спросил Каттиах, вглядываясь в даль.
– Тем более!
– Тогда ты должен уважать всех вокруг – здесь везде пустыня. Или ты не заметил?
Новион с обиженным видом отошел. Будет он обращать внимание на какую-то пустыню, раз уж воды ему всегда хватает, когда в самом дворце можно сделать столько потрясающих открытий. Вот недавно он… Нет, не стоит об этом говорить: кто знает, что здесь собирается искать эта жрица.
В комнате появился раб, несущий поднос с обедом Каттиаха. Восхитительный запах мяса, щедро приправленного хатетианскими пряностями, начал заполнять комнату. Когда он достиг ноздрей Новиона, вдруг обретших почти сверхъестественную чувствительность, тот моментально бросился к долгожданной еде, едва не оставив половину ее на своей тунике. Будучи сопровождающим армию жрецом, он был готов разделить тяготы похода с воинами, но скорее с полководцем, чем с простыми солдатами.
Сам Каттиах решил смириться с потерей обеда, не рассчитывая на вдруг проснувшуюся у Новиона совесть, но полагая, что весть о произошедшем разнесется по всему гарнизону. Солдаты, конечно, похихикают над командиром, в своих заботах о них забывшем об еде, но он может себе это позволить. Зато это отвлечет их от мыслей о величайшем несчастье, готовом погрузить войско в хаос: приезде вместе с верховной жрицей еще нескольких, пониже рангом, среди которых наверняка отыщутся те, кто не собирается связывать себя обетами и не имеет ничего против того, чтобы во время путешествия обзавестись если не семьей, то весьма приятными воспоминаниями.
Особый повод для беспокойства подавал Новион. Сколько он ни ел ту же еду, что и Каттиах, не носил одежду из той же ткани и не старался так же отдавать распоряжения, такой же популярности, в том числе и у женщин, он добиться не мог. Виноваты в этом были, разумеется, окружающие, не желавшие поддаваться сокрушительному обаянию вечно немытого жреца, сокрушающего пока что исключительно вещи. Но рано или поздно такому безобразию должен был прийти конец, так что известие о прибытии нескольких молодых девушек чрезвычайно обрадовало Новиона.
– Известие о прибытии нескольких молодых девушек чрезвычайно обрадовало Новиона. Я, сама понимаешь, думал, что его как обычно обругают, ну ударят там. Кто ж знал, что все будет гораздо хуже?
– Остеола всегда была жалостливой девочкой, – мрачно признала Анакста. – Но если против притащенных в храм птиц с подбитыми крыльями я ничего не имею, то это уже слишком. Новион…
– Побольше птички будет, – хмыкнул Каттиах, – ест точно больше.
– Да и гадит, уж извини, гораздо больше. Во всех смыслах.
– Радуйся, что не на голову.
– Не на. Но с головой после беседы с ним тоже что-то не то творится. Помнится как-то пошли Новион с Остеолой гулять в сад…
Как-то раз Новион с Остеолой пошли гулять в сад. Вернулся с этой прогулки Новион с таким лицом, что Каттиах прогнал его подальше от запасов вина – а то еще в уксус превратится от такой кислой мины.
Бросив в Каттиаха тяжелый взгляд, который тот отразил одной сияющей улыбкой, неудачливый влюбленный пошел искать сочувствия у Анаксты. Зря.
Анакста прогуливалась по все тому же саду – единственному в окруженном песками пустыни Элухмише. Она старательно делала вид, что размышляет о чем-то вечном, недоступном простым смертным, и стороннему наблюдателю просто в голову не пришло бы, что эта задумчивая, погруженная в себя женщина с устремленным в никуда взглядом просто гуляет, наслаждаясь видом причудливо переплетенных ветвей и стеблей растений, которым вторили узоры на стенах дворца, благоуханием собранных со всего Хатета цветов и журчанием воды, отвоеванной у пустыни не с меньшим трудом, чем Элухмиш был взят руденийской армией.
А сейчас, казалось, эта армия решила вернуться и разорить сад. Нет, это через кусты продирался Новион.
– Слушай! – завопил он так, что Анакста поневоле приготовилась себя защищать. Она первый раз в жизни обрадовалась тому, что жрецам Снатии было запрещено носить оружие.
– Слушаю. К слову, здесь есть что послушать и без тебя.
– Нам надо поговорить! – заявил Новион с забавнейшим выражением мрачной серьезности на лице.
– Только не говори, что отчаялся понравиться Остеоле и решил довольствоваться мной.
– Она здорова? – Новион не желал слышать ничего, что в данный момент его живо не задевало.
– Остеола? Мне казалось, что да, – Анакста даже слегка забеспокоилась: все же она успела привязаться к девочке за годы ее ученичества.
– Сегодня, когда мы гуляли, она… – Новион смешался и покраснел, – то и дело зажимала рот ладонью и бросалась в кусты. Я так и не понял, что произошло. Мы просто шли, я рассказывал ей о том, как хатетиане готовят своих покойников к погребению. Вот, послушай: сначала делают надрез…
Когда рассказ подошел к концу, Анаксте самой пришлось зажимать рот ладонью. Нет, в отличие от Остеолы, описания расчлененных трупов не вызывали у нее тошноты – ее душил смех.
– А потом, когда я рассказал ей, что в самом большом пруду утонул один царевич, она убежала, – грустно подытожил Новион.
– Очень жаль, что ты не предложил ей нырнуть в этот пруд и поискать останки, – Анакста надеялась, что ее улыбка кажется хоть немного сочувственной.
– Почему? – обиделся Новион. – Я предложил.
Он немного помолчал и продолжил:
– И почему она убежала? Вообще, мне кажется, она меня боится.
– Да тебя кто угодно испугается, – хихикнула Анакста, надеясь, что Новион не раскиснет окончательно от такого ответа.
– Надеюсь, Новион не раскиснет окончательно от такого ответа, – задумчиво произнес Каттиах.
Он позволял себе подшучивать над своими людьми, иногда довольно обидно, хотя и беззлобно, но всегда старался следить за тем, чтобы в армии сохранились хорошие отношения – и, в первую очередь, хорошее отношение к нему.
В отличие от него, Анакста обычно с удовольствием наблюдала за ссорами младших жриц. Глупых девчонок в любой момент можно было разослать по разным уголкам огромной империи.
Но сейчас… Сейчас всем придется отвечать за свои действия.
– Всем придется отвечать за свои действия, – завершила Анакста свою длинную речь.
– Мы не делаем ничего плохого, – Остеола опустила глаза и трогательно покраснела.
Вот яблочко наливное… Самое главное, чтобы оно неожиданно не позеленело и не принесло никому ненужные плоды.
– Ты мне не веришь? – Остеола нахмурилась.
Как бы это яблочко не прихватило морозцем, дыхание которого якобы исходило от Анаксты, как утверждали многие ее знакомые, особенно новые.
– Верю. Новион слишком труслив, чтобы…
– Знаешь… – Остеола запнулась: видимо, ей так хотелось прервать обсуждение ее возлюбленного, что она даже не решила, что именно будет говорить. – Я как-то слышала… Что все люди посылаются к нам навстречу, чтобы чему-то научить! Чему-то, в чем мы очень нуждаемся.
– И в чем тогда нуждаюсь я? В искусстве обращения со слабоумными?
«В искусстве обращения со слабоумными Сеплешу из Нишшера не было равных», – гласил трактат Палесиса Дексийского «О мудрых мужах хатетианских». Следующим шагом стали поиски книги самого Сеплеша «О душе».
Даже теперь, отдыхая на террасе, Анакста не могла забыть ужасы, пережитые в царской библиотеке: темно, читать невозможно, а самое главное – столько книг ей придется оставить непрочитанными. У Каттиаха она сочувствия не встретила: он сказал только, что Сеплеш был, несомненно, хорошим человеком, хотя и безголовым, на что Анакста справедливо заметила, что он был хорошим и до того как стал безголовым, лишившись головы по обвинению в богохульстве. Такое обвинение внушало некоторые надежды, как выяснилось, не беспочвенные: Сеплеш действительно оказался знатоком человеческих душ.
– Знатоком человеческих душ я себя не считаю, но если Остеола научит его обожать всех охраняющих амбары котов и жалеть всех погибших царевичей, Новиона уже будет не спасти. А я не хочу терять своего лучшего жреца.
Анакста аккуратно, вопреки обыкновению, скрутила книгу в свиток и внимательно посмотрела на Каттиаха.
– Надо его отвлечь. Можно, конечно, просто помочь им быть вместе, чтобы они друг другу надоели, но легче отвлечь.
– Может ему кота подарить, раз он их так полюбил? – засмеялся Каттиах.
– Ему же не пять лет.
– А если рабыню?
– Тогда можно его самого продать. В гарем. Евнухом.
– Если ты будешь работать со мной вместо него, то я согласен. Что скажешь?
Анакста молча посмотрела на Каттиаха.
– Хорошо, хорошо, – тут же сдался он, – будем искать способ их объединить.
– Я знаю только один способ объединить нравящихся друг другу юношу и девушку. Но если в итоге появится ребенок, его судьбу будешь устраивать ты.
– Не так объединить, – Каттиах задумался, призывая на помощь весь свой боевой опыт. – Надо найти им общего врага.
– Кого, интересно? Торговку, вчера подсунувшую нам несвежее мясо? Или древнего царя, дух которого хочет вернуть себе то, что у него отняли?
Анакста указала на золотую шкатулку, на крышке которой змеились письмена, утверждавшие, что она была создана еще до последнего – теперь предпоследнего – завоевания Хатета. Из-за этого сокровища у них с Каттиахом не прекращались споры: шкатулка была найдена одним из солдат, охранявших исследующих подземелья дворца жрецов Снатии. Анакста считала, что находка теперь принадлежит культу, Каттиах говорил, что не позволит разграблять его законную военную добычу.
До недавнего времени бывшая причиной разногласий, шкатулка навела Каттиаха на мысль, как разногласия – другие, правда – преодолеть. Некоторое время он просто сидел и напряженно что-то соображал, а потом начал излагать свой план с горячностью торговца, намеревавшегося продать бронзовые украшения по цене золотых. Анакста долго противилась, но после настойчивых уговоров позволила себя убедить.
– И все равно, – добавила она, – готова поспорить, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– А давай и правда поспорим, – Каттиах давно не позволял себе никакого, даже самого безобидного, озорства, и теперь был намерен развлекаться за все время, которое он был вынужден заботиться обо всей армии, забывая о себе. – Кто угадает, чем все это кончится, пусть забирает шкатулку.
А пока что награда победителю стала вместилищем двух записок, в которых Анакста и Каттиах записали свои предсказания. Запечатанная шкатулка вновь отправилась в подземелье, чтобы быть извлеченной оттуда отважными влюбленными, когда совместное преодоление трудностей приведет их к общей цели, и, как предполагалось, пониманию испытываемых ими друг к другу чувств.
Чтобы придумать задание, которое было дано – по отдельности – Остеоле и Новиону, понадобился вечер. Чтобы его выполнить – руденийская неделя. Пять дней молодые люди бегали по всему Элухмишу, разыскивая людей и вещи, расспрашивая и выслушивая, с благодарностью принимая помощь и ругаясь, когда в ней отказывали. Их наставники тоже не сидели на месте, бегая вслед за своими подопечными и в нужный момент подбрасывая им новые кусочки головоломки.
Наконец пути всех действующих лиц этой маленькой трагикомедии пересеклись в комнате, спрятанной в переплетении коридоров подземной части дворца. Авторы чуть задержались, чтобы главные герои наконец-то осознали силу взаимного притяжения и бросились друг другу в объятья: в том, что дело ограничится только объятиями, сомневаться не приходилось.
– Как-то не очень это похоже на признание в любви, – протянула Анакста, слыша, что кричит Новион о жрицах Снатии, которые не только стремятся всю жизнь перевернуть, но и всячески мешают исследованиям.
– Совсем не похоже, – согласился Каттиах, когда Остеола чуть ли не взвизгнула, пытаясь объяснить Новиону, что это некоторые глупые и самовлюбленные жрецы Торониора, стараясь удовлетворить любопытство и потешить тщеславие, совсем забывают о чувствах окружающих.
– Остановим их, пока они не подрались?
Звук распахнувшейся двери заставил Остеолу замолчать, а нервного Новиона – испуганно заозираться.
– А мы-то вас помирить хотели, – опрометчиво сообщил Каттиах, срывая воск с запечатанной шесть дней назад шкатулки.
Повисшее в комнате молчание заставило Анаксту мужественно спрятаться за его спину.
– Так это вы все устроили? – вознегодовал Новион.
Каттиах не ответил, с торжествующим видом разворачивая предсказания. Вдруг ликование на его лице сменилось сначала разочарованием, а потом кривоватой улыбкой.
– Ну и дураки же мы. Сами себя обманули.
На двух извлеченных из шкатулки кусочках папируса красовались две абсолютно одинаковые надписи. «Переругаются», – гласили они.
– Вы еще на нас ставки делали? – неожиданно прошипела Остеола. – Как на лошадей, да?
– Да вам бы только над нами смеяться! – поддержал ее Новион.
– Так что ты там говорил про общего врага? – робко поинтересовалась Анакста.
– Послушайте, – беспомощно развел руками Каттиах, – давайте не будем обсуждать это здесь. Выйдем на улицу, возьмем по кубку сока… Что может быть прекраснее, чем кубок свежевыжатого сока, выпитый жарким хатетианским днем на террасе царского дворца в Элухмише?
прочитать и ужаснуться
Что может быть прекраснее, чем кубок свежевыжатого сока, выпитый жарким хатетианским днем на террасе царского дворца в Элухмише? Особенно если этим соком наполнена драгоценная чаша, добытая при разграблении дворца каким-то расторопным солдатом и перешедшая позже к его предприимчивому командиру.
– Будешь? – лениво поинтересовался Каттиах Победоносный, сделав неопределенный жест.
– Ты о чем? – в тон ему спросила Анакста, верховная жрица Снатии, богини смерти, мудрости и тайных знаний. Она кивнула в сторону выжимающего сок раба, могучим мускулам которого можно было бы найти и более подходящее применение, если б Каттиах, публично всегда радеющий о народном благе, не решил, что наедине с давней подругой можно позаботиться и о себе. – Если о парне, то сам знаешь, правила культа запрещают…
– О соке.
Летний зной, сначала казавшийся приятным расслабляющим теплом, иссушал, заставляя завянуть желание делать что бы то ни было, но Анакста все же нашла в себе силы подойти к рабу и придирчиво осмотреть дело его рук. И сами руки, разумеется. Грязные.
– Ты хотя бы знаешь, что это за фрукты?
– Нет.
Каттиах откинулся на спинку кресла, в очередной раз забыв, что хрупкие творения хатетианских мастеров сильно отличаются от лож, на которых было принято пировать в Рудении. Кресло жалобно скрипнуло, хотя не такой уж большой груз ему пришлось принять. Услышав этот звук, Анакста брезгливо поморщилась, отходя от раба, который, взглянув на ее лицо, уже задрожал в ожидании наказания.
– Едите непонятно что, пьете тоже. Теперь понятно, почему вы такие…странные.
Каттиах расхохотался.
– Ты все не можешь забыть те тагосалийские грибы? Брось, я же не знал, что они отправляют в путешествие по миру духов! Поверь, больше подобного не случится!
– Да вы тут все странные, – Анакста выделила «все» голосом. Это был ее обычный способ защиты – обвинить другого, пока тот не начал сам выдвигать обвинения. Пусть не самый достойный, зато действенный. Но с Каттиахом это не помогло.
– Согласись, если бы Остеола вела себя по-другому, – нахмурившись, произнес он, – ничего бы не случилось.
– Хорошо, хорошо, – поспешила признать Анакста, – оба они молодые и глупые.
Она с тревогой поглядела на Каттиаха. Он имел полное право сердиться. Конечно, Каттиаху Победоносному, мужу самой матэр, великому полководцу, завоевавшему Хатет, хватило бы великодушия не пытаться ей отомстить, но забыть о случившемся он, превративший армию во вторую семью, точно не сможет. Засмеет при первой же возможности.
– Молодые? Да они чуть младше меня!
– А ты…
– А я все время боюсь, что однажды вернусь из похода и узнаю, что стал дедушкой.
– Это потому что твоя дочь…
– Развитая не по годам красавица. И, в отличие от тебя, обет безбрачия ей точно не грозит.
Окажись здесь посторонний человек, он решил бы, что они ругаются, и в гневе дошли до того, что затронули темы, над которыми нельзя смеяться: такие как, например, неподобающее поведение юной наследницы престола или священные обеты, приносимые старшими жрецами Снатии. На самом деле, выясняли, кто виноват, они скорее для развлечения, запретных же тем ни для того, ни для другого просто не существовало. Каттиах сознательно восставал против всего, что делало его жизнь сложнее и не приносило ощутимой пользы, Анакста просто не считала необходимым следовать чужим правилам, но понимали с полуслова они друг друга всегда, в том числе и в этот день, просто предназначенный не для великих свершений, а для подведения итогов.
Солнце хлестало лучами по земле, как сумасшедший наездник, ветер намеревался содрать покрывала с носивших их порядочных хатетианок, горсти песка отрывались от земли с изяществом подвыпивших танцовщиц и плюхались обратно. Казалось, что песок вздымают копыта лошади, на которой гордо восседает всадник, не побоявшийся бросить вызов пустыне.
* * *
– Всадник, не побоявшийся бросить вызов пустыне, заслуживает уважения! – воскликнул Новион.
– А пеший путник? – рассеянно спросил Каттиах, вглядываясь в даль.
– Тем более!
– Тогда ты должен уважать всех вокруг – здесь везде пустыня. Или ты не заметил?
Новион с обиженным видом отошел. Будет он обращать внимание на какую-то пустыню, раз уж воды ему всегда хватает, когда в самом дворце можно сделать столько потрясающих открытий. Вот недавно он… Нет, не стоит об этом говорить: кто знает, что здесь собирается искать эта жрица.
В комнате появился раб, несущий поднос с обедом Каттиаха. Восхитительный запах мяса, щедро приправленного хатетианскими пряностями, начал заполнять комнату. Когда он достиг ноздрей Новиона, вдруг обретших почти сверхъестественную чувствительность, тот моментально бросился к долгожданной еде, едва не оставив половину ее на своей тунике. Будучи сопровождающим армию жрецом, он был готов разделить тяготы похода с воинами, но скорее с полководцем, чем с простыми солдатами.
Сам Каттиах решил смириться с потерей обеда, не рассчитывая на вдруг проснувшуюся у Новиона совесть, но полагая, что весть о произошедшем разнесется по всему гарнизону. Солдаты, конечно, похихикают над командиром, в своих заботах о них забывшем об еде, но он может себе это позволить. Зато это отвлечет их от мыслей о величайшем несчастье, готовом погрузить войско в хаос: приезде вместе с верховной жрицей еще нескольких, пониже рангом, среди которых наверняка отыщутся те, кто не собирается связывать себя обетами и не имеет ничего против того, чтобы во время путешествия обзавестись если не семьей, то весьма приятными воспоминаниями.
Особый повод для беспокойства подавал Новион. Сколько он ни ел ту же еду, что и Каттиах, не носил одежду из той же ткани и не старался так же отдавать распоряжения, такой же популярности, в том числе и у женщин, он добиться не мог. Виноваты в этом были, разумеется, окружающие, не желавшие поддаваться сокрушительному обаянию вечно немытого жреца, сокрушающего пока что исключительно вещи. Но рано или поздно такому безобразию должен был прийти конец, так что известие о прибытии нескольких молодых девушек чрезвычайно обрадовало Новиона.
* * *
– Известие о прибытии нескольких молодых девушек чрезвычайно обрадовало Новиона. Я, сама понимаешь, думал, что его как обычно обругают, ну ударят там. Кто ж знал, что все будет гораздо хуже?
– Остеола всегда была жалостливой девочкой, – мрачно признала Анакста. – Но если против притащенных в храм птиц с подбитыми крыльями я ничего не имею, то это уже слишком. Новион…
– Побольше птички будет, – хмыкнул Каттиах, – ест точно больше.
– Да и гадит, уж извини, гораздо больше. Во всех смыслах.
– Радуйся, что не на голову.
– Не на. Но с головой после беседы с ним тоже что-то не то творится. Помнится как-то пошли Новион с Остеолой гулять в сад…
* * *
Как-то раз Новион с Остеолой пошли гулять в сад. Вернулся с этой прогулки Новион с таким лицом, что Каттиах прогнал его подальше от запасов вина – а то еще в уксус превратится от такой кислой мины.
Бросив в Каттиаха тяжелый взгляд, который тот отразил одной сияющей улыбкой, неудачливый влюбленный пошел искать сочувствия у Анаксты. Зря.
Анакста прогуливалась по все тому же саду – единственному в окруженном песками пустыни Элухмише. Она старательно делала вид, что размышляет о чем-то вечном, недоступном простым смертным, и стороннему наблюдателю просто в голову не пришло бы, что эта задумчивая, погруженная в себя женщина с устремленным в никуда взглядом просто гуляет, наслаждаясь видом причудливо переплетенных ветвей и стеблей растений, которым вторили узоры на стенах дворца, благоуханием собранных со всего Хатета цветов и журчанием воды, отвоеванной у пустыни не с меньшим трудом, чем Элухмиш был взят руденийской армией.
А сейчас, казалось, эта армия решила вернуться и разорить сад. Нет, это через кусты продирался Новион.
– Слушай! – завопил он так, что Анакста поневоле приготовилась себя защищать. Она первый раз в жизни обрадовалась тому, что жрецам Снатии было запрещено носить оружие.
– Слушаю. К слову, здесь есть что послушать и без тебя.
– Нам надо поговорить! – заявил Новион с забавнейшим выражением мрачной серьезности на лице.
– Только не говори, что отчаялся понравиться Остеоле и решил довольствоваться мной.
– Она здорова? – Новион не желал слышать ничего, что в данный момент его живо не задевало.
– Остеола? Мне казалось, что да, – Анакста даже слегка забеспокоилась: все же она успела привязаться к девочке за годы ее ученичества.
– Сегодня, когда мы гуляли, она… – Новион смешался и покраснел, – то и дело зажимала рот ладонью и бросалась в кусты. Я так и не понял, что произошло. Мы просто шли, я рассказывал ей о том, как хатетиане готовят своих покойников к погребению. Вот, послушай: сначала делают надрез…
Когда рассказ подошел к концу, Анаксте самой пришлось зажимать рот ладонью. Нет, в отличие от Остеолы, описания расчлененных трупов не вызывали у нее тошноты – ее душил смех.
– А потом, когда я рассказал ей, что в самом большом пруду утонул один царевич, она убежала, – грустно подытожил Новион.
– Очень жаль, что ты не предложил ей нырнуть в этот пруд и поискать останки, – Анакста надеялась, что ее улыбка кажется хоть немного сочувственной.
– Почему? – обиделся Новион. – Я предложил.
Он немного помолчал и продолжил:
– И почему она убежала? Вообще, мне кажется, она меня боится.
– Да тебя кто угодно испугается, – хихикнула Анакста, надеясь, что Новион не раскиснет окончательно от такого ответа.
* * *
– Надеюсь, Новион не раскиснет окончательно от такого ответа, – задумчиво произнес Каттиах.
Он позволял себе подшучивать над своими людьми, иногда довольно обидно, хотя и беззлобно, но всегда старался следить за тем, чтобы в армии сохранились хорошие отношения – и, в первую очередь, хорошее отношение к нему.
В отличие от него, Анакста обычно с удовольствием наблюдала за ссорами младших жриц. Глупых девчонок в любой момент можно было разослать по разным уголкам огромной империи.
Но сейчас… Сейчас всем придется отвечать за свои действия.
* * *
– Всем придется отвечать за свои действия, – завершила Анакста свою длинную речь.
– Мы не делаем ничего плохого, – Остеола опустила глаза и трогательно покраснела.
Вот яблочко наливное… Самое главное, чтобы оно неожиданно не позеленело и не принесло никому ненужные плоды.
– Ты мне не веришь? – Остеола нахмурилась.
Как бы это яблочко не прихватило морозцем, дыхание которого якобы исходило от Анаксты, как утверждали многие ее знакомые, особенно новые.
– Верю. Новион слишком труслив, чтобы…
– Знаешь… – Остеола запнулась: видимо, ей так хотелось прервать обсуждение ее возлюбленного, что она даже не решила, что именно будет говорить. – Я как-то слышала… Что все люди посылаются к нам навстречу, чтобы чему-то научить! Чему-то, в чем мы очень нуждаемся.
– И в чем тогда нуждаюсь я? В искусстве обращения со слабоумными?
* * *
«В искусстве обращения со слабоумными Сеплешу из Нишшера не было равных», – гласил трактат Палесиса Дексийского «О мудрых мужах хатетианских». Следующим шагом стали поиски книги самого Сеплеша «О душе».
Даже теперь, отдыхая на террасе, Анакста не могла забыть ужасы, пережитые в царской библиотеке: темно, читать невозможно, а самое главное – столько книг ей придется оставить непрочитанными. У Каттиаха она сочувствия не встретила: он сказал только, что Сеплеш был, несомненно, хорошим человеком, хотя и безголовым, на что Анакста справедливо заметила, что он был хорошим и до того как стал безголовым, лишившись головы по обвинению в богохульстве. Такое обвинение внушало некоторые надежды, как выяснилось, не беспочвенные: Сеплеш действительно оказался знатоком человеческих душ.
* * *
– Знатоком человеческих душ я себя не считаю, но если Остеола научит его обожать всех охраняющих амбары котов и жалеть всех погибших царевичей, Новиона уже будет не спасти. А я не хочу терять своего лучшего жреца.
Анакста аккуратно, вопреки обыкновению, скрутила книгу в свиток и внимательно посмотрела на Каттиаха.
– Надо его отвлечь. Можно, конечно, просто помочь им быть вместе, чтобы они друг другу надоели, но легче отвлечь.
– Может ему кота подарить, раз он их так полюбил? – засмеялся Каттиах.
– Ему же не пять лет.
– А если рабыню?
– Тогда можно его самого продать. В гарем. Евнухом.
– Если ты будешь работать со мной вместо него, то я согласен. Что скажешь?
Анакста молча посмотрела на Каттиаха.
– Хорошо, хорошо, – тут же сдался он, – будем искать способ их объединить.
– Я знаю только один способ объединить нравящихся друг другу юношу и девушку. Но если в итоге появится ребенок, его судьбу будешь устраивать ты.
– Не так объединить, – Каттиах задумался, призывая на помощь весь свой боевой опыт. – Надо найти им общего врага.
– Кого, интересно? Торговку, вчера подсунувшую нам несвежее мясо? Или древнего царя, дух которого хочет вернуть себе то, что у него отняли?
Анакста указала на золотую шкатулку, на крышке которой змеились письмена, утверждавшие, что она была создана еще до последнего – теперь предпоследнего – завоевания Хатета. Из-за этого сокровища у них с Каттиахом не прекращались споры: шкатулка была найдена одним из солдат, охранявших исследующих подземелья дворца жрецов Снатии. Анакста считала, что находка теперь принадлежит культу, Каттиах говорил, что не позволит разграблять его законную военную добычу.
До недавнего времени бывшая причиной разногласий, шкатулка навела Каттиаха на мысль, как разногласия – другие, правда – преодолеть. Некоторое время он просто сидел и напряженно что-то соображал, а потом начал излагать свой план с горячностью торговца, намеревавшегося продать бронзовые украшения по цене золотых. Анакста долго противилась, но после настойчивых уговоров позволила себя убедить.
– И все равно, – добавила она, – готова поспорить, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– А давай и правда поспорим, – Каттиах давно не позволял себе никакого, даже самого безобидного, озорства, и теперь был намерен развлекаться за все время, которое он был вынужден заботиться обо всей армии, забывая о себе. – Кто угадает, чем все это кончится, пусть забирает шкатулку.
А пока что награда победителю стала вместилищем двух записок, в которых Анакста и Каттиах записали свои предсказания. Запечатанная шкатулка вновь отправилась в подземелье, чтобы быть извлеченной оттуда отважными влюбленными, когда совместное преодоление трудностей приведет их к общей цели, и, как предполагалось, пониманию испытываемых ими друг к другу чувств.
Чтобы придумать задание, которое было дано – по отдельности – Остеоле и Новиону, понадобился вечер. Чтобы его выполнить – руденийская неделя. Пять дней молодые люди бегали по всему Элухмишу, разыскивая людей и вещи, расспрашивая и выслушивая, с благодарностью принимая помощь и ругаясь, когда в ней отказывали. Их наставники тоже не сидели на месте, бегая вслед за своими подопечными и в нужный момент подбрасывая им новые кусочки головоломки.
Наконец пути всех действующих лиц этой маленькой трагикомедии пересеклись в комнате, спрятанной в переплетении коридоров подземной части дворца. Авторы чуть задержались, чтобы главные герои наконец-то осознали силу взаимного притяжения и бросились друг другу в объятья: в том, что дело ограничится только объятиями, сомневаться не приходилось.
– Как-то не очень это похоже на признание в любви, – протянула Анакста, слыша, что кричит Новион о жрицах Снатии, которые не только стремятся всю жизнь перевернуть, но и всячески мешают исследованиям.
– Совсем не похоже, – согласился Каттиах, когда Остеола чуть ли не взвизгнула, пытаясь объяснить Новиону, что это некоторые глупые и самовлюбленные жрецы Торониора, стараясь удовлетворить любопытство и потешить тщеславие, совсем забывают о чувствах окружающих.
– Остановим их, пока они не подрались?
Звук распахнувшейся двери заставил Остеолу замолчать, а нервного Новиона – испуганно заозираться.
– А мы-то вас помирить хотели, – опрометчиво сообщил Каттиах, срывая воск с запечатанной шесть дней назад шкатулки.
Повисшее в комнате молчание заставило Анаксту мужественно спрятаться за его спину.
– Так это вы все устроили? – вознегодовал Новион.
Каттиах не ответил, с торжествующим видом разворачивая предсказания. Вдруг ликование на его лице сменилось сначала разочарованием, а потом кривоватой улыбкой.
– Ну и дураки же мы. Сами себя обманули.
На двух извлеченных из шкатулки кусочках папируса красовались две абсолютно одинаковые надписи. «Переругаются», – гласили они.
– Вы еще на нас ставки делали? – неожиданно прошипела Остеола. – Как на лошадей, да?
– Да вам бы только над нами смеяться! – поддержал ее Новион.
– Так что ты там говорил про общего врага? – робко поинтересовалась Анакста.
– Послушайте, – беспомощно развел руками Каттиах, – давайте не будем обсуждать это здесь. Выйдем на улицу, возьмем по кубку сока… Что может быть прекраснее, чем кубок свежевыжатого сока, выпитый жарким хатетианским днем на террасе царского дворца в Элухмише?
@темы: околпсихологическая лженаука соционика, графомания: плоды
