Каким-то чудом Все еще не умерла. Даже комп починила. А что это значит? Это значит, что продолжениям быть.

Здесь должна быть очередная забавная или пафосная цитата, намекающая на происходящее в главе, но мне очень-очень лень.

— У тебя есть жена. У меня нет жены, а ты женщина, и у тебя есть жена.

Прозвучало глупо, но Несидий не знал, что еще сказать. Если Ламишет все выдумала или была безумна, то он не представлял, что делать. Если нет... Невероятно. Невероятно настолько, что он, всю жизнь черпавший силы в отвержении невероятного, просто обязан был поспрашивать, поспорить и найти изъян в ее рассказе.

— Пять, — слабо улыбнулась Ламишет. — Но только старшая знает мою тайну. Она верная подруга и мать внуков моего отца... Детей моего единокровного брата.

— И труп этого брата лежит где-то на дне Хеппали?

— Мы не бросаем мертвые тела в Хеппали, чужеземец, это оскорбительно для богов. Мой брат сейчас сидит в Элухмише и притворяется мной. Лицом мы оба похожи на отца, и ты не представляешь, сколько краски положено носить царю.

Какое счастливое совпадение.

— То есть ишитен по имени Ламишет похожа на царя?

— Да. Поэтому те, кто не считает меня-ишитен любовницей меня-царя, думают, что я внебрачная дочь моего отца из какой-нибудь дальней земли. Отец любил многих женщин и часто объезжал Хатет. У него наверняка есть дети на стороне.

— Голос? У тебя женский голос.

— На самом деле люди слепы и глухи, — Ламишет заговорила ниже и глуше. Трудно было сказать, принадлежал ли этот голос мужчине или женщине. Возможно, если бы каменные губы Висиру вдруг задвигались, тот звучал бы так же. — Они видят человека в мужской одежде и с оружием, того, кто смотрит им в глаза и возражает им, того, кто широко ступает и не уклоняется испуганно от прикосновений, — и они думают, что перед ними мужчина. Я занимала место моего брата большую часть жизни, сейчас я могу притворяться ишитен, но сложнее, чем за мужчину, мне будет выдать себя за обычную женщину.

Несидий потер виски ладонями. Он не мог навести порядок в одной своей жизни, а у Ламишет их было две. Если все это правда, неудивительно, что безумие начало подкрадываться к ней.

— И многие знают?

— Те, без чьей помощи мне не обойтись. Это сложно, — Ламишет сказала это тихо, опустив голову, — решить, кому стоит доверить мою тайну. Нескольким людям уже пришлось заплатить жизнями, когда они не оправдали доверия.

Это значило... А, ладно. Несидий подумает о своей возможной смерти от рук Ламишет тогда, когда ему перестанет грозить смерть от рук разбойников.

— И ты так и живешь — постоянно боясь, что тебя разоблачат?

— Я боюсь не разоблачения. И не смерти, пусть даже от рук разъяренной толпы. Я боюсь, — Ламишет содрогнулась, — что я просто так обманываю всех, начиная с себя. Что боги не предназначили меня для особой судьбы. Что я обязана всем не им, а страху моей матери потерять любовь моего отца. Что я не выполняю божественную волю, скрывая от людей то, что им не дано понять, а святотатствую, выдавая себя за царя. Что я ничем не лучше этого отродья крокодила, Небихета. Ты, конечно, так и думаешь...

Несидию очень хотелось сказать, что так оно и есть, но Ламишет выглядела такой усталой и печальной, что он промолчал. Раньше от всех препятствий и бед она становилась только упорнее, но теперь что-то изменилось. Несидий давно уже ничего не требовал от богов и считал, что они не в праве ничего требовать от него в ответ, но Ламишет... Без указаний богов или того, что она принимала за указания богов, ее жизнь просто не имела смысла. Неудивительно, что она так цеплялась за свою веру.

— Моя сестра погибла на войне с Асарам-Эладом, — сказал он неожиданно для себя. — Она должна была наследовать матери, а меня бы отдали в мужья первой попавшейся женщине, которая согласилась бы на бедного мужа. Или сестра бы родила ребенка без мужа, и я остался при ней. Она была бы куда лучшей главой семьи. Она была смелее меня. Была знакома с самыми разными людьми, и они любили ее. Она даже дружила с молодой сенериссой, а мы с Теникой едва друг друга терпим. И все же она погибла, а я остался жив, и унаследовал все от матери. Может быть, это воля богов. Или просто случайность. Какая разница? Я не знаю, почему умерла моя сестра или твой брат, но знаю, что надо как-то жить дальше.

— Ты подружился с хатетианским царем.

— Что?

— Вы, леодорийцы, считаете себя лучше всех остальных народов, но, по-моему, я не хуже вашей сенериссы.

Несидий вздохнул с облегчением. Ламишет испытала мгновенную слабость, но теперь все прошло. Ей понадобится вся ее сила. И ему тоже.

Уже скоро.

Двери зала распахнулись, и на пороге появились три разбойника. Они смотрели на Ламишет настороженно, будто она могла достать спрятанное где-то оружие и напасть на них, но говорили по-прежнему грубо:

— Женщина, повелитель требует тебя к себе.

— Он настолько глуп, что не понял меня с первого раз?

Разбойники переглянулись, и один осторожно шагнул вперед.

— Повелитель приказал обращаться с тобой помягче, но если ты не пойдешь, мы потащим тебя насильно. Выбирай.

Ламишет нахмурилась, переводя взгляд с одного разбойника на другого, и задумчиво похлопала себя по колену. Что-то явно не давало ей покоя. Наконец, она решилась, встала неспешно и двинулась вперед.

***

Теперь Небихет выглядел так, словно ему предстояло принимать важного гостя. На его пальцах поблескивало несколько новых колец, на шее красовалось широкое ожерелье, глаза были обведены черной краской.

Когда Ламишет вошла, он поднялся с кресла так плавно и величественно, будто долго разучивал это движение. Он подошел, приветливо улыбаясь, и постарался взять ее за руку. Ламишет сдержала желание попятиться, но руки не подала.

— Неужели ты рад меня видеть?

— Любой будет счастлив узреть подобную красоту!

Даже голос его теперь сочился медом сладким, как будто еще подслащенным нечестным торговцем. Ламишет все же не выдержала и отступила.

— Почему ты сразу все не рассказала, прекраснейшая? Мы бы не стали обращаться с царской дочерью, как с какой-то...

— С царской... О чем ты?

Небихет придвинулся ближе и произнес страстно:

— Ты не виновата, что тебя ребенком вовлекли в обман! Я готов простить тебя и взять в жены! Так мы вернем престол наследнику законных царей, и убережем наш народ от раскола и кровопролития!

Мир закружился у Ламишет перед глазами. Этот человек не только выглядел шутом, он шутом и был. Шутом, вообразившим себя царем. За свою жизнь ей приходилось противостоять коварным царедворцам, могучим воинам, расчетливым торговцам, но вот безумным шутам — никогда.

Но как он узнал? Не владел ли он колдовством, древним и запретным, которое позволяло ему проникать в мысли людей? Нет, он не подозревал о ее тайне, пока та не прозвучала вслух. Значит, он мог слышать так далеко, как никакой другой человек, сквозь стены и закрытые двери? Что за сила это была, откуда она взялась? Почему он был благославлен ею, а не...

Небихет принял замешательство Ламишет за согласие, и теперь уже почти льнул к ней. Она впервые заглянула ему прямо в лицо и вдруг поняла, что он еще очень юн, у него большие полные надежд глаза и влажные нетерпеливо приоткрытые губы. Тепло его тела растворялось в окружающей их жаре, но Ламишет все равно казалось, что она может различить его, выделить из овевавших ее мельчайших дуновений воздуха. Голос Небихета дрожал исступленно и — совсем немного — испуганно.

— Сам Висиру привел тебя сюда, чтобы восстановить справедливость!

Какие бы чары сейчас ни плел самозванец, имя бога разрушило их. Тело Ламишет раньше ее разума ответило на близость столь отвратительного существа. Она скорее почувствовала, чем осознала, что ее кулак ударил в лицо Небихета. Тот издал жалкий высокий писк и зашатался.

— Мой род, — сказала она, сама удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос, — восходит к великим царям древности, как и твой. Но мои предки женились на царевнах из прихеппальских городов, на знатнейших девушках Хатета и вольных дочерях Степи. Мои предки увеличивали славу и богатство своей земли, в то время как твои забились, подобно крысам, в самую глухую дыру, какую только смогли найти, и вырождались там до тех пор, пока не пришли к подобным тебе.

Конечно, никакого дара у него не было. Храмы древности хранили множество секретов, и это ничтожество просто нашло один из них. Наверняка его предки, бежав сюда, выбрали для себя покои верховного жреца, откуда тот мог слышать все происходящее в храме. Ламишет слышала о таком в легендах, слышала не раз, просто забыла об этом, поддавшись мгновенной слабости.

Небихет смотрел на нее пораженно и жалобно, не обращая внимания на стекающую по губам кровь. Наконец, его лицо ожесточилось, и он позвал стражу.

— Ты можешь говорить что угодно, — крикнул он вслед Ламишет, — но нас сюда привели боги, и сегодня ты в этом убедишься. Этой ночью я даже оставлю тебя вместе с чужеземцем — и лучше проведите этот день в молитвах, ведь вы можете не увидеть следующий.

***

Когда Ламишет увели, Несидий принялся беспокойно бродить по залу. Он так и не понял, чего же ждать от этого Небихета. Тот был горд, даже высокомерен, но его окружение давало для этого слишком мало поводов. Значит, к тому же зол и обижен — Несидий хорошо знал, как обманутые ожидания могут порождать злость и обиду. Если бы не его собственное положение, он бы даже посочувствовал Небихету, совсем еще мальчишке, на которого судьба взвалила непосильную ношу и не дала никаких средств, чтобы эту ношу подпереть. Но каким бы он ни был — обиженным, жалким, обделенным судьбой — этот царь мертвого храма на мертвом клочке земли держал их жизни в своих руках и поэтому был очень опасен. И чего бы он ни хотел от Ламишет, ничем хорошим это закончиться не могло. Стоило ли надеяться, что хотя бы в плену Ламишет смирит свой нрав и постарается смягчить их пленителя или хотя бы разузнать что-то полезное? Нет, слишком уж она не привыкла смиряться.

Поэтому, когда она вернулась, Несидий вздохнул с облегчением. Еще более разгневанная, чем прежде, но по-прежнему целая. Надолго ли?..

— Не будь так строга, — если жизнь становится все хуже и хуже, остается только шутить и надеяться однажды рассмешить богов, — ты лучший собеседник, которого он встречал за многие годы.

— Конечно, — согласилась она неожиданно мирно, но ее голос тут же предательски дрогнул от смеси ярости и отчаяния, — ведь я же царская дочь!

— Этот негодяй нас подслушал, — сказала Ламишет в ответ на недоуменный взгляд Несидия. — Теперь он смеет утверждать, что я всего лишь царевна, ребенком вовлеченная в обман. Он предлагал мне стать его женой и помочь ему захватить трон.

И даже не усомнился в ее словах. Палящее солнце и долгое затворничество могли сделать такое с человеком. А еще в таком маленьком поселении наверняка бытовали давние традиции кровосмешения, а род, считавший себя царским, не торопился смешиваться с другими... Может быть, Ламишет стоило принять предложение Небихета. Пара умалишенных, вообразившая себя царской четой, правящая руинами и ведущая на войну со всем Хатетом горстку оборванцев... Было в этом что-то пронзительно печальное и отвратительно-прекрасное. Несидий бы пустил слезу, не будь его собственная судьба тесно переплетена с их.

Богам, построившим этот храм, такое бы понравилось. Не зря же они поместили жутковатую и безумно-роскошную статую Висиру в этот зал, где стены покрыты простыми, скромными по сравнению с другими росписями фигурами. Временами Несидию даже казалось, что они тут вовсе не для украшения, а для чего-то другого, скрытого от глаз посторонних, но понятного посвященному человеку. Или не человеку. Несидий осторожно дотронулся до стены и погладил одну из выпуклых фигурок. Даже если он не мог узнать скрытого за ними смысла, главное, что смысл там был. Пусть он будет хоть где-то в этой жизни.

Ламишет тихо подошла и тоже прикоснулась к росписям.

— Я думала, как он нас подслушал, — сказала она.

— И как?

— Наверняка нашел какое-нибудь хитроумное устройство, оставленное древними. Храм полон ими.

Все веселее и веселее.

— Их давно разобрали и продали. Или он использует их против нас.

В голосе Ламишет вновь послышалась легкая дрожь, на этот раз скрывавшая нетерпение:

— Его предки бежали сюда через многие века после того, как боги покинули Хатет. И были заняты выживанием. Сотням жрецов потребовались тысячи бессонных ночей , чтобы раскрыть даже немногие тайны этого храма.

— Где мы возьмем... — Несидий запнулся. Она не сказала «бы». Живя в Хатете, он понимал язык этой страны все лучше и лучше с каждым днем. Она точно не сказала «бы». — Постой, уже потребовались?

— Чужеземец, — она опять начала звать его чужеземцем. Несидию не нравилось, как изменилась здесь речь Ламишет. И голос ее опять превращался в тот страшный, незнакомый и холодный. — Мой дед искал этот храм. Мой отец искал этот храм. Я сам искал этот храм с тех пор, как взошел на престол. Неужели ты думаешь, что мы не готовились к тому дню, когда боги вернут нам его? Не собирали все рассказы, все упоминания, все слухи?

Несидию это совсем-совсем не нравилось.

— Я знаю, — продолжила Ламишет, — ты мне не веришь. Я спрашиваю тебя, чужеземец: поверишь ли ты мне, когда я выведу нас из этого храма?

— Поверю, — прошептал Несидий.

Что ему оставалось? А уж если он останется в живых, то поверит чему угодно.

Ламишет знаком приказала ему отойти и не мешать. Ее ловкие пальцы забегали по выбитым и нарисованным фигуркам, словно одних глаз было мало. Временами она едва не вжималась лицом в стену, временами, наоборот, отходила на два шага назад и рассматривала всю роспись целиком. И лишь изредка она останавливалась и с силой стучала по выбранным фигуркам. Несидий забыл как дышать, и, судя по тому что их не беспокоили, так же не дыша ждал Небихет. Вряд ли ему хотелось, чтобы пленники сбежали, но вязкое, завораживающее ожидание чуда захватило и пленителя.

Наконец, Ламишет отступила от стены и торжественно произнесла:

— Убедись же, что все это время меня вели боги!

Она нашла какой-то острый выступ и ударила по стене в последний раз, сильно, так, что поранила руку.

Ничего не произошло.

Ламишет неверящими глазами посмотрела на свою кровоточащую ладонь, еще раз провела ей по росписи...

Снова ничего не произошло.

Несидий знал, что так оно и будет, но в это мгновение что-то в нем все же умерло. Ему казалось, что он уже давно изжил из себя остатки веры, но нет, они погибли сейчас.

Ламишет расхохоталась. Так дико и громко, что все бродившие по пустыне гиены услышали ее, и кровь застыла в их жилах. Кровь самой Ламишет продолжала течь, заливая руки и лицо, пачкая волосы и одежду. Беспокоило, похоже, это только Несидия, который не представлял, что ему делать. Нужно было успокоить спутницу... Зачем? Не милосерднее ли позволить ей окончательно сойти с ума? Помочь ему она все равно не сможет, пусть хоть ее страдания прекратятся.

Несидий отвесил себе мысленную пощечину. Он должен поддержать Ламишет, а не присоединиться к ней. В конце концов, он потерял только будущее, о котором и жалеть не стоило. Она потеряла целое царство, пусть и воображаемое.

Он подхватил ее в то самое мгновение, когда она начала оседать на пол. Она не вырывалась, но трясло ее так, что удержать было сложно. И она не проронила ни единой слезинки, только всхлипнула пару раз, сухо и полузадушенно. Несидию подумалось, что лучше бы она плакала и кричала. Ему начало казаться, что так и просидят здесь до конца времен, когда все кончилось.

— Этого не может быть, — пробормотала Ламишет, успокаиваясь. — Это какая-то ошибка.

Конечно. Все это с самого начала было одной большой ошибкой.

@темы: ветер в пустыне

---

Между холмами и озерами. Пролог

У кого новый (то есть, как обычно, хорошо забытый старый и переписываемый) оридж? У меня.

Джен со второстепенной любовной линией.

Шапка

Пэйринг или персонажи: ж/м\ж

Рейтинг: R

Жанры: Драма, Фэнтези, Детектив, Hurt/comfort

Предупреждения: BDSM, Насилие, Полиамория, UST, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета

Размер: планируется Макси

Описание: Между холмами и озерами, в землях огромной империи находится маленький городок, в котором завоеватели и варвары научились жить рядом друг с другом. Убийство угрожает перевернуть их жизни, вытащить на свет старые секреты и разрушить веками поддерживаемый мир. Остановить все это может только юный жрец, недавно прибывший из столицы.

Кроме того ему предстоит сделать важный выбор между любовью варварки, браком с императрицей и одобрением наставницы, требующей, чтобы он принес обет безбрачия.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора

Примечания автора: Работа входит в цикл «Мир Пяти нисхождений». Начинает новые сюжетные линии и может читаться отдельно.

Карта известного мира. Там же или на тумбе можно увидеть, как я представляю персонажей.

Не пытайтесь повторить это дома: персонажи с сомнительными нравственными ориентирами совершают здесь сомнительные поступки, а мир, в котором они живут, жесток и несправедлив. Если неустойчивая психика заставляет вас подражать героям фанфиков, не читайте это. Все персонажи, задействованные в эротических сценах, достигли совершеннолетия. Здесь есть фемдом и персонажи самых разных сексуальных ориентаций. Если вы хотите почитать про полиаморию между порядочными и сознательными людьми, не манипулирующими друг другом, то вам, увы, не сюда.

В главных героях наши старые знакомые, появившиеся в двух предыдущих мелкофичках (точнее, ГГ здесь Пратис, Гелисса и Анакста выполняют роли ангелочка и чертика у него на плечах, а Велиадра скромно стоит и делает вид, что она второстепенный персонаж). Сюжет, тем не менее, независимый, и вообще я считаю эту писанину началом основной части всего цикла (а все бывшее до нее — приквелами). Перед нами пролог, который пугает своими размерами даже меня (он примерно с две средних главы «Туриста»). Как я буду выдерживать такие масштабы — загадка, на которую я не знаю ответа.

Если вы курите типологии, то напоминаю, что начиналось все как фанфик по соционике. Центральный пейринг — перетягивание «Бальзака» «Жучкой» и «Напкой» (если по ПЙ, то «Августина» «Твардовской» и «Дюмкой», соответственно), но все то и дело отвлекаются от этого увлекательного занятия.

Приступим.

— Do you believein the existence of evil?

— Well, did you meet my mom?

Гелисса бежала изо всех сил, подобрав длинные расшитые одежды. Выбегая из портика в сад, она споткнулась и чуть не упала. Выпрямившись, она поспешно огляделась: не видел ли ее кто, не посмеялся ли над ней? Но вокруг не было ни души, лишь ветер качал ветви с молодой зеленой листвой, и журчал ручеек, бежавший к пруду. Тому самому пруду, от которого сейчас доносились громкие голоса и к которому так торопилась Гелисса.

Но сейчас она все же остановилась, зачерпнула ледяной воды, плеснула на раскрасневшиеся щеки и пригладила волосы. Она должна выглядеть достойно. Ничем не показать, что торопилась и тревожилась. И, конечно, не казаться униженной просительницей. Нет, все следует представить так, будто она просто хочет помочь юной императрице советом, словно речь не идет о ее родном сыне…

Гелисса была как раз в том возрасте, в котором леодорийские женщины наконец-то могли заниматься тем, чем хотели. Их дочери создавали собственные семьи, сыновья становились мужьями подходящих девушек, рабы исправно трудились, приумножая хозяйское богатство. А окружающие уважали их настолько, что готовы были поддержать в борьбе за место в Сеноре или предусмотрительно отвести взгляд, если почтенной матери семейства вздумается завести молодого любовника.

Гелисса и в молодости пережила немало любовных приключений, так что теперь пришло время успокоиться и проводить все ночи с мужем. К чтению книг и познанию мира, обычному занятию для ее сословия, ее сердце не стремилось. Веселый нрав и жажда действия не давали ей сидеть дома, изводя родню и соседей нравоучениями. Так что оставался Сенор.

Гелиссе везло. Она была богата и знатна, избиралась на немало должностей с юности, и многие надменные сенериссы приходились ей родственницами или подругами. Когда родители выбрали ей в мужья тихого и невзрачного мальчика, она противилась изо всех сил, но он стал верным и надежным супругом, разумно управляющим ее имуществом. Строительство храмов и дорог, устроение скачек на колесницах, подарки и подкупы – стоило ей распорядиться, как он доставал деньги на все, ни разу не поспорив с ней.

Она приветствовала войну в Хатете. Назвав свою первую дочь Теникой, она не просто отдавала дань памяти прабабке, вознесшей их род на небывалую высоту. Она и поддерживала императрицу Керсиату с императором Каттиахом, и напоминала, кто сделал все это возможным. Раскол в Сеноре и победа сторонников войны позволили ей избавиться от самых опасных соперников.

Загадочная смерть Каттиаха и тихое угасание Керсиаты должны были привести к ее гибели, но ей, именно ей удалось сплотить людей вокруг их внучки, и ставшая императрицей маленькая Велиадра не раз обращалась к Гелиссе за советом.

Казалось, ей больше не о чем мечтать, но тут ей снова повезло.

У нее было две дочери, обе росли достойными женщинами, в блестящей судьбе которых она не сомневалась. Она захотела третьего ребенка поздно, когда императорская чета уже праздновала рождение Велиадры. Род Гелиссы было кому продолжать и прославлять, поэтому она нисколько не огорчилась, когда родился мальчик. Помня свои ссоры с родителями, она решила, что позволит ему самому выбирать свою судьбу. Помня, что родители всегда оказывались правы, она передумала.

Ее сын рос застенчивым и каким-то незаметным. Она, конечно, иногда мысленно подыскивала ему жену, но смотрела на младших дочерей и небогатых наследниц: завидные невесты совсем перестали слушаться родителей и ценить хороших мальчиков, а бедную невестку она хотя бы смогла б целиком подчинить себе.

И тут она наткнулась на них. Вдвоем. Своего сына и юную императрицу. Она практически висела на нем, прижавшись в неловком, полудетском еще поцелуе, он отвечал робко, но послушно. Гелиссе пришлось зажать рот рукой, чтобы удержаться и не прикрикнуть на них.

Она словно прозрела. Ее легендарная прабабка привезла из Хатета не только обессмертивший ее договор, но и парочку постельных рабов, а потом назвала рожденную от одного из них дочь своей наследницей. Гелисса была этому рада. После нескольких веков завоеваний мало в ком из леодорийцев не было чужеземной крови, а сочетание северных черт сюжными сделало ее настоящей красавицей. И двое ее младших детей пошли в нее.

Возможно, она была не самой умной женщиной на свете, но если жизнь чему и научила ее, то это видеть возможности и хвататься за них. И это была потрясающая, ослепительная возможность. Ее сын мог стать любовником самой могущественной женщины в мире. Нет, с его знатностью, с его богатством, близостью их семьи и императорской, он мог стать даже следующим императором!

Гелисса понимала, что детские влюбленности обычно не длятся долго, но все шло необычайно хорошо.

И тут ее сын доказал старую мудрость, что сильнее всего приглядывать нужно за самыми тихими и послушными детьми. Если бы он проявлял порочную склонность к вину, игре в кости и был излишне нескромен с девушками, то она бы заметила и остановила его. Но он прилежно учился, вечно сидел за книгами, и если попадал в дурные истории, то вместе с Велиадрой. А потом пришла пора выбирать, жрецом какого именно божества он станет. Многие культы принимали мальчиков в его положении – будущих мужей влиятельных жен, тех, кому предстоит больше служить честолюбивой супруге, чем храму. Но он выбрал Снатию. Ту, что более остальных богов требовала от своих последователей. Богиню, высшими жрецами которой могли становиться только люди, никогда не знавшие любви.

Гелисса противилась изо всех сил, но выбор юных жрецов считался священным, ответом на зов божества, и никто не мог его изменить. Верховная жрица Снатии, Анакста, хоть и была старой подругой Гелиссы, не собиралась отказываться от умного и старательного ученика.

А сейчас упрямый мальчишка собирался совершить еще одну ошибку…

***

Меч просвистел над самой головой Велиадры и с размаху влетел в ствол дерева. Противница превосходила ее во всем: росте, силе, длине руки. И, как ни горько было это признать, в умении.

Велиадра скользнула на траву, упав на одно колено, быстрым движением отбила следующий удар, вскочила на ноги и снова увернулась. Но это спасло ее лишь ненадолго – бежать было некуда. Ее загнали на узкую тропинку между несколькими деревьями, крепко сомкнувшими свои раскидистые кроны, и прудом, поблескивающим на солнце, как смертоносное железо. Она выбилась из сил, тело пронзали вспышки боли, и ей не на что было надеяться.

Меч мелькнул перед самым лицом в последний раз, Велиадра вздохнула так глубоко, как только могла, и бросилась в пруд. Вода тут же наполнила многочисленные складки ее стокиона, намочила и без того тяжелую шерстяную ткань и потянула на дно. Волна ударила в лицо, а через мгновение уже накрыла с головой. Когда ноги ее достигли дна, Велиадра оттолкнулась от него, одновременно срывая с себя пояс и все пряжки.

Как только она вынырнула, ее крепко схватили за руки.

– Ты предпочтешь смерть поражению?

– Да! – выкрикнула она, глотнув еще воды.

Неведомая сила потащила ее вверх, и вот она уже лежала на берегу, откашливаясь и отплевываясь.

– Ты должна была бросить меня обратно в пруд, – наконец смогла произнести Велиадра.

– Нет, – в голосе Мевии удивительным образом мешались твердость, почтительность и дружеская забота. – Императрица Керсиата вообще никогда не сражалась сама. Ты и не должна драться наравне с воинами.

– Я внучка еще и Каттиаха Победоносного, – буркнула Велиадра, но дальше спорить не стала.

Стояла ранняя весна, солнце взошло и кристалл в храме Веллиды погрузили в сон совсем недавно. Вода была холодная, а теперь, когда Велиадра осталась в одной мокрой тунике, ей больше хотелось согреться, чем обратно в пруд. Она без сожаления посмотрела на плавающий на поверхности меч. Они с Мевией уже не дети, им давно пора отбросить деревянные игрушки и взяться за настоящее оружие.

Впрочем, Мевия так и поступила. Ее родители придерживались старых взглядов и не стали откупать дочь от воинской службы. Несколько лет в армии, пусть и в мирном Ауссе, где о местных жителях напоминали лишь развалины, превратили усердную и излишне серьезную девочку в настоящую воительницу.

А она, Велиадра… Но хватит и того, что многие из свободных часов она отдавала постижению воинского искусства и укрепляющим тело упражнениям, а ее брат сражался в Хатете, выслеживая и уничтожая остатки мятежников.

Она расправила плечи и откинула голову назад, подставляясь молодым солнечным лучам. Императорский дворец мало чем отличался от других домов знатных семей и бледнел перед обиталищами южных владык, но в его внутреннем садике всегда, даже когда солнце скрывалось на полгода, был свет, тепло и вода. Следовало благодарить айлекиев, посланцев небес, что умели превращать зиму в лето, за мягкую траву, на которой было так удобно лежать, за шелестящие листвой деревья, за пение птиц где-то в вышине. За то, что их некогда вымирающий народ, оттесненный на самый край известного мира, в страну промерзшей земли и чахлых деревьев, выжил и стал господствовать над остальными.

***

– Так что, друг мой, полагать, что варвары имеют ту же природу, что и мы, может только безумец или святотатец, – юный Алерон, прозванный Оратором скорее в насмешку, чем благодаря своему таланту, замер, позволяя складкам стокиона на миг стать подобными отшлифованным выступам на мраморной глыбе.

Еще немного, и те, кто потешался над его самомнением, будут смотреть на него с восхищением. Толпу мало впечатляет стройность рассуждений, зато стройность тела, величественные движения и голос одновременно громкий и мелодичный с легкостью заставляют ее повиноваться. Всем этим Алерон Оратор был наделен от природы, и он приложил много усилий, чтобы преумножить свои дары.

Укрывшаяся в тени дерева Гелисса нахмурилась. Из всех знатных юношей ее сын не мог выбрать худшего друга. Мало ли среди них уродов, дураков и охотников за богатством одиноких старух? Рядом с ними ее скромный мальчик казался бы отдохновением и для глаза, и для уха. Но он, похоже, совсем не думал о собственной выгоде.

Он был хорош собой, конечно, но со своей бледностью – это все книги виноваты, – черными волосами и темными одеждами жреца Снатии терялся рядом с будто светящимся Алероном.

– Только безумец или святотатец! – повторил Алерон еще громче.

– Ты только что утверждал, что варвары соприродны скорее животным, так?

Пратис появился следом за другом, и у Гелиссы сжалось сердце. Жрецам Снатии предписывалась умеренность во всем, но он выглядел так, будто решил отправиться во владения своей повелительницы прежде времени. И отправится, если его не остановить.

– Утверждал, – согласился Алерон и прищурился, ожидая подвоха.

– Мы не говорили про южан, так что я не буду обижаться, но вот там на траве лежит одна девушка. Цвет волос как у нее встречается в основном в Дальней Геренее. Если ты подойдешь и скажешь ей, что она частично животное, а ее любимый дедушка – животное в еще большей степени, то я признаю твою правоту.

– Я уже наговорил достаточно, чтобы Велиадра потребовала мою голову, да? – Алерон не смутился, но призадумался. – Как хорошо, что рядом со мной был только друг, который ни за что не выдаст меня нашей грозной императрице!

– Пошли, посмотрим, так ли она грозна сегодня утром…

Гелисса последовала за мальчиками, отделенная от них только неплотной стеной кустарника, и молилась, чтобы ее не заметили. Неужели она опоздала?

Завидев мальчиков, Мевия бросилась к подруге с накидкой. Велиадра сказала, что целомудрию большинства юношей созерцание женщины в одной тунике уже не повредит, но согласилась, что жреца Снатии смущать не следует.

Пратис и не собирался смущаться. Он посмотрел на пруд и с притворной печалью в голосе спросил:

– Разве не ты, Веле, три дня назад произносила перед Сенором речь о древних обычаях? Мол, отказ от них разрушит нравы, леодорийское государство и весь мир?

– Утопить свой стокион? – вторил ему Алерон, с куда большим надрывом. Играл, наверное, но не зря же за его одеждой постоянно следили сразу два раба. – Старый добрый леодорийский стокион? Одеяние наших мудрых женщин и добродетельных мужчин? Разве не ты говорила, что именно он позволяет с первого взгляда отличить леодорийца от варвара?

С помощью Пратиса Велиадра встала рядом с ним. Сначала она положила руку ему на плечо, но при следующих словах медленно провела по его спине, остановившись чуть ниже, чем позволяли приличия:

– А еще я превозносила жрецов, которые дают строгие обеты и соблюдают их. Но я не хочу, чтобы один мой знакомый жрец Снатии проходил высшее посвящение.

Пратис закашлялся, но убрать ее руку даже не попытался. И все же ответил:

– Как жаль, что даже императрица не может получить все, что она хочет.

Гелисса порой не понимала, что происходит между этими двумя. То они казались ей любовниками – и она уже готова была бежать и жаловаться Анаксте, – то отталкивали друг друга, и она начинала бояться за сына.

– Это не значит, что она перестанет пытаться.

На некоторое время все замолчали, не зная, чего ожидать.

– Я сегодня вообще-то тоже провожаю лучшего друга туда, где его он будет съеден, принесен в жертву, заколдован и разучится прилично одеваться! – наконец обиженно воскликнул Алерон. – Дай мне провести его по нашей славной столице в последний раз, о жестокая императрица!

Под конец его голос упал до печального шепота, который каким-то чудом звучал громче, чем его обычная речь. Велиадра сухо усмехнулась и махнула рукой – идите. Алерон быстро направился к выходу из сада, увлекая Пратиса за собой.

– На самом деле в варвары не едят людей, не приносят их в жертву и не колдуют, правда? – обеспокоенно спросила Мевия. – После восстания в Хатете мир в провинциях нужен нам как никогда.

– От тех, кто ел и приносил, мы уже давно избавились, – ответила Велиадра. – И не пугай Гелиссу еще больше.

Мевия повернулась к тому кусту, за которым сидела Гелисса, и сказала:

– Вот видишь, тебе нечего бояться. И прости меня, но жрецу сложно спрятаться от воина.

С тяжелым вздохом Гелисса выбралась из-за кустов. Когда-то она мастерски подслушивала, но теперь, когда ей чаще случалось приказывать или платить, похоже, она подрастеряла нужные умения.

Теперь девочки встали к ней лицом, и Гелисса с трудом удержалась от еще одного вздоха. Вот почему боги наградили Мевию внешностью статуи, изваянной, чтобы запечатлеть точные пропорции красоты, а Велиадру обделили? Это императрице полагалось быть воплощением всех добродетелей леодорийского народа. Велиадра же была мала ростом, худа и с неправильными, слишком резкими чертами лица. Пусть потомки Керсиаты и Каттиаха не унаследовали золотых волос старой императрицы, Велиадра могла бы хоть чем-то походить на свою царственную бабку.

И не только внешне, быть уважительнее ей бы тоже не помешало.

– Ты опоздала, Гелисса, – заявила Велиадра тоном, повелевающим тут же удалиться.

– Я слышала вас, и тебе еще не поздно передумать.

– Ты опоздала на… Во сколько лет ты родила Пратиса? Тридцать два? Тридцать четыре?

– Но…

– Молодая красивая девушка, вздумай она броситься на колени, плакать и умолять, могла бы меня переубедить. Или молодой и красивый юноша. Но не ты.

Мевия испуганно ахнула и хлопнула Велиадру по руке. Та на мгновение задумалась и продолжила чуть мягче:

– Прости меня, ты всегда была верна нашему роду и не заслуживаешь таких слов. Но суть их верна. Я выслушала и тебя, и Пратиса с Анакстой, и они правы. Сердце могло бы заставить меня поступить по-другому, но и оно принадлежит не тебе.

– Оно принадлежит тому, кого ты готова выгнать из Атталиана к варварам? – Гелисса практически кричала. Все ее надежды, все ее мечты – они были так близки к воплощению, а теперь гибли на глазах.

– Не выгнать. Отпустить. Всего на год. Что я должна сделать? Взять солдат и осадить ваш дом? Похитить Пратиса и приковать к своему ложу, пока он не одумается? Моих предков однажды чуть не свергли за такое.

– И подняла людей мать мальчика.

Гелисса, конечно, не допустила бы насилия против своего ребенка. Но порой ей казалось, что Велиадре стоит быть чуть настойчивее, чуть жестче – и Пратис покорится ей сам, поняв, каким глупцом был раньше.

– Прости, но нет. Как говорил мой дед, вести за собой людей тяжело, но волочь еще тяжелее. И мне нужно, чтобы Пратис шел за мной сам.

***

Прощание с Алероном получилось слишком длинным и громким. Он попытался еще раз объяснить Пратису, чего тот лишается, уезжая в Геренею, затащил его в таверну, произнес небольшую речь о дружбе, полез обниматься, сложил стихи, обругал диких варваров, предложил плюнуть и на них, и на обеты и пойти к Элеобе. В ее заведение как раз недавно привезли новую рабыню специально для мужчин. Неженатых юношей туда не пускали, но Алерон совсем отчаялся. Когда Пратис все же смог попрощаться и повернул обратно к дворцу, Алерон крикнул вслед, что их славная императрица, конечно же, стоит троих леодорийских женщин или десяти чужеземок.

В жилой половине дворца было необычайно тихо, все рабы словно попрятались и старались не издавать ни звука. Пратис начал открывать дверь в спальню, и тут его остановил голос Велиадры:

– Все, можешь идти.

– На моей родине известны… – начал другой голос.

– Иди.

– Госпожа желает…

– Ты знаешь, – Пратис сразу представил, как Велиадра отрывается от лежащего перед ней свитка и пристально смотрит на мальчишку, – что отличает хорошего раба от плохого?

Она говорит спокойно, но он все равно вздрагивает. Светло-голубые, иногда кажущиеся почти бесцветными глаза наверняка пугают темноглазого хатетианина до полусмерти. Велиадра не жестокая хозяйка, и справедливее многих, но за непослушание наказывает строже всего.

Он молчал.

– Хороший раб умеет понимать приказы и выполнять их. С первого раза.

– Г-госпо…

– Кажется, я отдала тебе приказ.

Воображение Пратиса еще не успело нарисовать следующую картинку, а смуглый мальчишка в одной повязке на бедрах уже стремглав вылетел из спальни и бросился вглубь коридора. На гостя он не обратил внимания, что вообще-то было непростительно, но Пратис всегда относился к рабам с преступной, по мнению его матери, снисходительностью.

– Мучаешь рабов?

Пратис шагнул в комнату. Светлые стены с простым тонким узором, много свободного места, мало вещей. На первый взгляд все выглядело скромным и безыскусным, но на самом деле рабы с ног сбились, расставляя все каким-то единственно правильным, одной Велиадре ведомым образом. После его дома, заставленного диковинами со всех сторон света и пропахшего благовониями, Пратис испытывал легкий, но не исчезающий соблазн остаться здесь навсегда.

Когда он вошел, Велиадра распахнула окно в сад, и игривый ветерок растрепал ее распущенные, еще чуть влажные волосы. Они лежали мягкими волнами, и на солнечном свету их красноватый отлив казался теплым. На мгновение она выглядела хрупкой и мечтательной, но наваждение рассеялось, когда она обернулась, собирая волосы в тугой узел. Слишком холодные глаза, слишком упрямый подбородок, слишком сухой и резкий голос.

– Я не мучаю рабов, – сказала она.

– Потому что это скучно?

– Потому что это ниже моего достоинства. И скучно. Знал бы ты, как мне надоел этот… – она махнула рукой вслед давно исчезнувшему мальчишке.

– Продай его.

– Не могу. Он слишком хорошо смотрится вместе со своей сестрой. Они как две статуэтки из меди.

– Жаль. Моя мать любит рабов, которые все время бегают вокруг тебя и стараются угодить.

– Не повезло Гелиссе. Кстати, я ее сегодня видела.

Пратис мысленно выругался. Его мать была уверена, что стоит ему покинуть Атталиан, как Велиадра возьмет в мужья какого-нибудь сговорчивого мальчика, а их семью лишит милости и сошлет куда-нибудь на восток Икелики. Сколько он ни повторял, что даже мужчина может заслужить милость императрицы не только на ложе, мать оставалась глуха к его словам.

– И что она тебе наговорила?

– Разрешила похитить тебя и приковать к кровати.

– Твоих предков однажды чуть не свергли за такое. Что ты ей ответила?

Велиадра подошла к Пратису так близко, что еще немного – и он бы ощутил на лице ее дыхание. Он позволил ей взять себя за руки.

– Поблагодарила и сказала, что так и сделаю, – ее пальцы сомкнулись у него на запястьях, сжались не настолько сильно, чтобы оставить следы, но крепко и безжалостно, как настоящие кандалы, – когда ты вернешься.

Глаза Пратиса невольно закрылись, и он ощутил это: тяжесть цепей на своем обнаженном теле, мягкость ложа под собой, голодный взгляд Велиадры и ее прикосновения, то нежные, то обжигающе болезненные. Ему пришлось сделать усилие, чтобы следующие его слова не превратились в умоляющий стон:

– Когда вернусь… Что угодно.

Велиадра отпустила его, позволив его рукам упасть.

– Конечно, ничего, что помешает тебе принести обеты, я сделать не смогу.

Разочарование в ее голосе было едва заметно. Пратис думал, что она уже смирилась: давно прошел в тот день, когда он сказал ей, что собирается служить Снатии, и она ворвалась к Анаксте и потребовала объяснить, что именно подразумевается под «не знать любви». Все остальное она считала своим законным правом – правом, которым пользовалась неоднократно, но, похоже, не перестала хотеть большего даже сейчас.

– Я бы сделала тебя императором.

– Почему меня? – спросил он, неожиданно для самого себя.

Велиадра посмотрела на него удивленно.

– Ты знаешь, почему.

– Вокруг тебя вьется не меньше десятка подходящих юношей, родители которых поддерживают тебя и достойны вознаграждения. Любой из них с радостью станет твоим мужем. Но тебе почему-то нужен именно я. Только не говори, что увидела во мне ростки будущего величия, как когда-то Керсиата в Каттиахе.

– Еще одного императора, стремящегося к величию, Леодория не вынесет.

– Ты решила наконец-то послушать Анаксту.

– Кого мне еще слушать, как не верховную жрицу мудрейшей из богов?

– То есть ты предлагаешь мне власть, потому что я ее не хочу?

Пратис чувствовал, что должен обидеться: его выбрали в императоры, потому что сочли самым скучным, самым посредственным из всех подходящих юношей, – но на самом деле ему было смешно. В природе богов оставалось много неясного, но если они сколько-то походили на людей, то, несомненно, были большими шутниками.

Велиадра не стала останавливаться, чтобы оценить красоту шутки:

– Сколько раз ты отговаривал меня от разных безумств?

– И я должен посвятить этому всю жизнь? Что ж, постарайся не развязать войну с Асарам-Эладом, пока меня не будет.

В конце концов, он пришел к ней не поговорить о судьбе Леодории. Он пришел за письмами, которые обеспечат ему покровительство всех нужных людей в Геренее.

Велиадра подошла к столу и нашла на нем свитки, покрытые ровными четкими строчками. Плавила воск, выливала его на пергамент и прижимала к нему свое императорское кольцо – слишком большое для ее руки – она практически не глядя, вместо этого посматривая краем глаза на Пратиса. Если надеялась, что он вдруг передумает, то зря.

– Я могу как-нибудь заглянуть в Геренею, – сказала она, подавая ему письма, – раз уж я живу во времена измельчавших богов, надо эти пользоваться.

Пратис едва не зашипел от досады. Он не был богобоязненным – мало кто из леодорийцев был, – но такого он просто не понимал. Боги появлялись на Атталиане все реже и реже и практически перестали творить чудеса, но это все равно были боги. Они знали об устройстве мира столько, сколько не было дано понять даже мудрейшим из людей. Они появлялись на своих летающих кораблях и приносили вещи, которые люди даже не могли вообразить. И когда они позволяли Велиадре что-нибудь у них попросить, она всегда просила о чем-то, что могли бы сделать рабы или солдаты. Перенести глыбу мрамора для храма. Передать письмо на другой край империи. Полить поля вокруг Атталиана засушливым летом. Пратис повторял себе, что она заботилась о своем народе, как и положено хорошей правительнице, но ему становилось дурно при одной мысли, какие возможности Велиадра теряла.

– Лучше полет в Геренею, чем огненный дождь над Асарам-Эладом. Буду тебя ждать, – горько пошутил он перед уходом.

***

Главная гавань острова называлась Уста Атталиана, но по-честному ее стоило бы назвать Пастью. Оскалившаяся двумя сторожевыми башнями, зловонная, она поглощала корабли с товарами со всех концов земли и выплевывала их пустые деревянные скорлупки. Доносившийся из нее рев оглушал, а толпы людей дергались в ней, как жертва в зубах хищника.

В некоторых суета, крики на всех существующих языках и причудливо перемешавшиеся запахи пробуждали жажду жизни и какое-то странное, лихорадочное веселье. Некоторые из детей леодорийской знати приходили сюда в самые людные часы, тайком ото всех, переодетые и без спешащих расчистить дорогу рабов. Пратис не делал так никогда, и теперь начинал жалеть об этом. Он старался одновременно оставаться незамеченным для любого, кого мать бы могла послать следом за ним, и найти свой корабль. Своему собственному рабу он приказал встретить его уже там, и теперь жалел об этом.

Когда он пробирался мимо особо неказистой таверны, ее дверь вдруг с треском распахнулась. Пратис отскочил так, что оказался на другой стороне людского потока. Ничего хорошего из нее появиться не могло.

На улицу вывалился клубок перепутанных тел, который тут же разделился на две части. Одна превратилась в плотное кольцо, окружившее другую: двух дерущихся женщин. Первая выглядела так, как и положено посетительнице злачных мест. Вторая… Жрица в длинных одеждах и темном покрывале не должна была здесь оказаться. И, тем не менее, она была здесь и чувствовала себя, как в собственном храме. Она не нападала, только уклонялась, но вряд ли от страха. Противница была больше ее и казалась опаснее, но не могла даже прикоснуться к жрице. Та словно неспешно танцевала под какую-то одной ей слышимую музыку и каждый раз оказывалась не там, куда метил нацеленный на нее кулак.

Когда в драке блеснул нож, откуда-то появилась стража, увела одну из женщин и разогнала зевак. Жрица загадочным образом растворилась в толпе. Не то чтобы кто-то правда осмелился схватить саму Анаксту…

– Не делай так никогда, – произнес голос позади Пратиса.

– Разве не писала Тереида Благочестивая, что юношество следует воспитывать на примерах? – спросил он, не оборачиваясь. И добавил, пытаясь звучать хоть немного почтительнее: – Наставница.

– А еще она писала, что не детям сомневаться в словах родителей, а ученикам – наставников. Злобная лицемерная старуха.

Анакста обошла Пратиса, легко дотронулась до его плеча и увлекла за собой. Покрывало отбрасывало тень на ее лицо, но даже без этого трудно было понять, насколько она серьезна.

– Ты полагаешь, если бы людей учили сомневаться с детства, они бы вырастали умнее?

– Исправима ли человеческая природа? Не думаю. Просто не люблю несправедливость. Даже когда пользуюсь ей. Как сейчас, например, когда запрещаю тебе поступать как я. Пока ты сам не станешь верховным жрецом, во всяком случае.

Пратис остановился, чуть не запнувшись о невидимый камень. Не то чтобы он ничего не подозревал… И, глядя на Астеолу, которую многие считали преемницей Анаксты, не думал, что из него получился бы куда лучший следующий верховный жрец… Но Анакста никогда прямо не говорила ему… Она обернулась.

– Что с тобой? Ты же не думал, что я столько раз защищала тебя перед Гелиссой, потому что очень добрая?

– Просто… День такой. Постоянно что-то предлагают.

– Велиадра?

– Да. Предлагала сделать меня императором.

Анакста только задумчиво хмыкнула. Пратису очень хотелось верить, что она хоть немного сердится. Что ей важно, какой выбор он сделает. Что во время колебаний она остановит его и направит на верный путь.

– Я не могу решать за тебя, – сказала она наконец.

– И ты не будешь уважать меня меньше, если я соглашусь?

– Я не уважаю тех, кто принимает глупые решения, потому что так и не научился думать головой.

– Согласиться стать императором – глупо?

Анакста легко выдохнула, так, что ее покрывало даже не шевельнулось.

– Давай подумаем, зачем. Каждый знатный мальчик мечтает стать императором? Не можешь же ты на самом деле верить в это. Знания? Наш культ собирает их во всех концах земли и хранит веками. Богатство? Даже сейчас у тебя больше денег, чем ты сможешь потратить за всю жизнь, а Велиадра не позволит своему мужу пустое расточительство. Власть? Верховный жрец Снатии знает такие вещи, что его просто не возможно не слушать. Сенериссы, сама императрица – все будут приходить к тебе за советом. А что император? Через какое время ты превратишься в досадную помеху, от которой никак не избавиться, потому что не одобрит народ? Через пять лет, год, меньше? Керсиата и Каттиах были счастливы, потому что он полжизни провел в походах. Куда ты побежишь от Велиадры? Любовь?... – последнее слово Анакста произнесла так, будто продолжать и не стоило. – Я не Гелисса и не буду тебя удерживать, если хочешь, я тебе больше ни слова не скажу, но думать буду то, что мне угодно.

Пратис успокоил себя мыслью, что так она выражает заботу о нем – своим обычным образом, сухим, жестковатым, с непривычки способным ранить.

– Ты права, наставница. Поэтому я сегодня уезжаю в Геренею. А потом…

Анакста сжала его плечо.

– Потом Теллау. Посвящение в старшие жрецы. И тайны, которые я могу открыть только им. Велиадра может обещать тебе весь мир, но что в том толку, если ты его даже не увидишь?

В это мгновение с моря подул ветер, развевая одежды застывшей Анаксты, и Пратису показалось, что она не человек, а сама Снатия, решившая последний раз сойти на землю. Что она явилась сюда, в эту грязную и шумную гавань, в ответ на его мольбы. Она пришла, чтобы наконец-то указать ему верный путь.

И они пошли к кораблю, который должен был унести Пратиса из Атталиана.

Рабочим названием этого безобразия было простое «детектив номер один», так что пусть оно в тегах и остается.

@темы: графомания: плоды, безымянный детектив номер один

---

Знаете, что я нашла в закромах Родины (точнее, в собственной папке Писанина/Мир пяти нисхождений/Материалы)? Нарисованную неделю назад и благополучно забытую карту, версия 1.1. Все предупреждения, касающиеся старой версии, остаются в силе. В новой версии отражены все переименования, изменена линия побережья в Асарам-Эладе, а Белакис перестал впадать в Океан. Все остальные отличия от старой карты можно списать на своеволие моей дрожащей руки.

Что и зачем здесь нарисовано. Натужный юмор, честные признания о том, где я что украла и ворох ссылок на posmotre.li прилагаются.

Итак, деление я по-прежнему проводила по историко-культурным областям, государственные границы не обозначены. Здесь имеются:

• Леодория. Немного Древний Грим (я, кстати, понимаю, насколько это разные культуры), немного Гиперборея, Атлантида и прочие любимые фольк-хисториками затерянные цивилизации. Родина слонов большинства моих персонажей. Относительно молодая империя, ведущая активную (и агрессивную) внешнюю политику. Место последнего нисхождения, т.е. высадки инопланетян, отчасти своими успехами обязана именно им. Новые идеи, как и передовые (для древнего мира) человеческие технологии чаще всего рождаются именно здесь. Формально ограниченная монархия, фактически между народным собранием, Сенором (собранием старейшин) и императорской семьей идет перетягивание каната, одеяла и вообще всего тянущегося, кто больше вытянул — тот и правит. Из-за экспериментов инопланетян здесь установился матриархат, из-за их постепенного ухода, постоянных войн и контактов с другими культурами положение мужчин неуклонно улучшается. Политический центр и место нисхождения — остров Атталиан и город с тем же названием. С помощью инопланетных технологий здесь поддерживаются комфортные для людей условия, но если посмотреть на его расположение и вспомнить о постепенном уходе инопланетян, становится понятно, что перспективы у него не самые радужные.
  
  Леодории же принадлежат Геренея, Икелика, Аусс и Хатет.
  
  Геренея. Кельты в килтах. Я честно пыталась черпать то из Цезаря, то из «Похищения быка из Куальнге» и приправлять все собственной безудержной фантазией. Первый завоеванный Леодорией народ... Народности? Племена? Едиными они никогда не были. Их образ жизни подвергся сильному леодорийскому влиянию, но они до сих пор способны выдать и священные песнопения, и ярость топора. Главные поставщики варварской романтики и романтичных варваров.
  
  Икелика. Само название с леодорийского переводится одновременно как «земля (племени) икелов» и «ледяная земля». Я ее в шутку называю балто-славяно-германским единством, что значит, что вдохновлялась я и первыми, и вторыми, и третьими... Если совсем честно, то про балтов я знаю очень мало, но в Икелику мои герои отправятся еще нескоро, так что у меня будет время наверстать упущенное. Интереснее всего живут икелы, оказавшиеся по берегам рек, у них там чуть было не начало формироваться государство, да Леодория вмешалась. Они торгуют, охраняют торговцев, грабят торговцев, в общем, на жизнь не жалуются. Чем ближе к Степи, тем больше медведей играет на балалайках, запивая все это дело водкой менее цивилизованные земли.
  
  Аусс. Некогда был центром ныне исчезнувшей империи, леодорийцы, тогда еще использовавшие в своих войнах инопланетное оружие, эти территории зачистили окончательно. Фактически, континентальный двойник Атталиана, второй центр всея Леодории, расположен, к тому же, удачнее.
  
  Хатет. Сферическая в вакууме древневосточная деспотия. Состоит из двенадцати земель, которые в лучшие времена объединялись в единое государство и завоевывали соседей, в худшие — дрались между собой и завоевывались соседями. Я пишу про худшие времена, включая те, когда новым буйным соседом оказалась Леодория, от владычества которой избавиться уже не удалось. Здесь проживает до крайности богобоязненный народ, упивающийся воспоминаниями о былом величии и милости богов (т.е. помощи инопланетян во времена местного нисхождения). Во всяком случае, элита, низшие слои общества здесь, как и везде в этом мире, прежде всего стараются не умереть от голода. После вмешательства во внутренние дела со стороны Леодории здесь началась борьба за влияние между ней и Асарам-Эладом, после завоевания Хатет превратился в главную леодорийскую «горячую точку».



• Никлетия. Потерянная в первые годы вступления на материк леодорийская колония. Ее жителям удалось наложить лапу на инопланетные технологии существовавшей здесь некогда исчезнувшей цивилизации, обложиться ими и законсервироваться. Находится в добрососедских отношениях с Леодорией, но даже леодорийцев туда пускают очень неохотно (волей случая и автора кое-кому из моих героев удастся эту неохоту преодолеть). По сравнению со здешними порядками, в Леодории не матриархат, а ерунда.
  



• Асарам-Элад. Главный противник Леодории. Кое-какие его черты честно украдены у главных противников леодорийских прототипов типа Персии и Карфагена. Но своими глазами мы его не увидим очень-очень долго, так что у меня есть время подумать (и не превратить его в этакий Мордор, потому что я уверена, что «хороших» и «плохих» государств не бывает, все действуют в своих интересах, иногда делая что-то ну очень нехорошее). Развитая цивилизация, привыкшая контролировать юг карты.
  
  В традиционную зону влияния Асарам-Элада входил еще и Хатет, но тут вмешалась Леодория, и остались только прихеппальские города-государства, место самого первого нисхождения. Там хранят тайные знания, смотрят на звезды, производят предметы роскоши, торгуют и не думают о мировом господстве. Я подозреваю, что вместе с персонажами мы там не побываем вообще, но кто знает...



• Степь. Она... Степь. Здесь живут кочевники, у них нет государства, они вечно воюют с Никлетией и иногда набегают на другие цивилизованные страны. Нам однажды предстоит познакомиться с ними достаточно близко, но не прямо сейчас.

Помним, что это все верно на момент действия «Возвращения» и «Весной», политическая ситуация меняется, иногда даже народы мигрируют, и... Приятного прочтения.

@темы: мир Пяти нисхождений

---

У меня очередная картиночка, на этот раз в «аутентичных» шмотках, должна изображать последнюю сцену из «Весной». Как обычно, на художественную ценность не замахиваюсь, графическими редакторами нормально не владею (владела б - я б рисовала, а не скрины в Симс лепила).



О процессе изготовления. Мне не нравится шмотка на Пратисе, она полнит (фиг с ним, с... экзомисом?.. короче, куском синей ткани, какую бы одежду он ни обозначал, но почему руки-ноги и, самое печальное, шея у нее толще, чем у голой модельки мальчика-подростка, для меня остается загадкой; я надеялась, что тень от волос замаскирует плохую состыковку тела и одежды в области шеи, но выглядит все равно как-то странно), плюс сочетание цветов не самое удачное. Но это единственное, что мне удалось найти (создатели симоодежды традиционно игнорируют существование мальчиков-подростков, увы). Шмотка на Велиадре хороша наличием рукавов и цветом (отличным от белого), но жаль, что многослойность там нарисованная, а вместо драпировки — плиссировка (хотя технология известна с древности, так что, возможно, я придираюсь). И я бы пояс сдвинула на талию, он бы объяснил приталенность модели. А еще там были босые ноги, которые мне удалось прикрыть цветуечками.

А приз авторских симпатий однозначно достается Зверюге, он, прибыв на участок, потянулся почесаться, был заморожен и вписался в композицию идеально. Чтоб меня все симы так слушались.

Кросспост на тумбе.

@темы: Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы, мир Пяти нисхождений

---

Я все еще не умею писать малую форму, но все еще зачем-то пытаюсь. Называется оно «Весной», потому что я в процессе написания слушала песенку на слова «Ecce Chorus Virginum...» из Кармины Бураны и пыталась оттуда утащить какую-нибудь красивую строчку, но хватило меня только на это.


Шапка


Рейтинг: G

Жанры: Фэнтези, Психология, Повседневность, Учебные заведения, Первый раз

Предупреждения: Насилие, UST, Элементы гета

Размер: Драббл

Статус: закончен

Описание: Завоевание Хатета продолжает волновать умы леодорийцев - на это раз молодого поколения. А ведь им и так нужно многое понять про мир, друг друга и самих себя...


Я честно не знаю, зачем я туда воткнула «Психология»... То есть знаю, чтобы попасть на соответствующий фест на Фикбуке, но да, оно такое... Про отношения. Большей частью не романтические. А в те моменты, когда я пишу про первые робкие чувства персонажей, прямо-таки антиромантические. Это, как-никак, первое появление моей ОТПешечки всея писанины, а на откровенную романтику у меня аллергия. Также в наличии культ Снатии, который определенно является моей любимой организацией всея писанины, и Анакста, которая... В общем, я к ней тоже отношусь с нежностью.


Мои персонажи по-прежнему участвуют в войнах, борются за власть, владеют рабами, бьют детей и делают другие плохие вещи. Не пытайтесь повторить это дома.

In haec valle florida

Floreus flagratus,

Inter septa lilia,

Locus purpuratus.

Обычно Пратис был рад, что их учили вместе с девчонками.

Анакста, верховная жрица Снатии, считала, что у него живой ум. Учитывая, как редко она удостаивала кого-нибудь похвалы, это что-то да значило.

Когда она пожелала учить мальчиков вместе с девочками, воспротивились многие. Пратис помнил, как Анакста говорила об этом с его матерью. «Геле, – сказала она тогда, – вы с остальными сенериссами сидите на нашем острове, не видя остальной империи. Большинство наших солдат – мужчины. Мы еле-еле научили варваров слушать наших женщин, а с южанами будет еще сложнее. Каттиах может сколько угодно говорить, что он всего лишь верный супруг императрицы, исполняющий ее волю, но давай признаем, он правит Хатетом, как царь». – «Ха, Каттиах! – отвечала мать. – Тот редкий мужчина, который что не уступит и женщине. Такие были всегда, и они всегда могли себя проявить. Ты знаешь, кто его учил? Я тоже нет! Но вряд ли кто-то лучше учителей наших сыновей! И наши сыновья будут знать все, что следует знать мальчикам их положения. Как считать деньги и не позволять рабам себя обманывать, кто из знатных семей состоит в родстве с кем, как себя с кем вести, какие стихи говорить влюбленным девушкам, какие – на пиру… Знать все остальное – забота их жен, и даже уродливым матери кого-нибудь да найдут». – «И ты никогда не хотела, чтобы у твоего мужа тоже было место в Сеноре?» – «Зачем? Я знаю, что ему нужно, и место в Сеноре есть у меня». – «Чтобы у вашей семьи было два голоса вместо одного? Может быть, тебе и нужен муж, который просто дожидается тебя дома, но нынешним девочкам – нет. Они уже поняли, что любая сторонница может предать, но вот если посадить на нужное место собственного мужа… Не обязательно в Сеноре, но многие мелкие должности сейчас выбирают мужчин. И этим мужчинам нужно знать не только то, какие стихи говорить на пиру».

Последнее убедило его мать и других женщин. Они были не какими-то крестьянками, чтобы заставлять мужчин своей семьи работать, но мысль, что их сыновей сочтут недостаточно учеными, чтобы взять в мужья… О, она была невыносима.

Сам Пратис не думал о том времени, когда ему нужно будет искать жену. Ему просто интересно было узнавать, как устроен мир, что происходило в давние времена и в дальних странах, о чем думали и спорили философы и какие подводные течения скрывались под спокойной поверхностью мирной жизни Атталиана. Если этому учили девчонок – он был рад учиться с девчонками.

Обычно. Прямо сейчас он мечтал оказаться где-нибудь подальше. Рядом с ним сидела Велиадра, императорская внучка, наследница престола и самое страшное существо, с которым ему приходилось сталкиваться. Велиадра осталась маленькой и худенькой даже сейчас, когда все девчонки неожиданно вытянулись и начали округляться, но это никогда не мешало ей наводить ужас на врагов и иногда на друзей. Вообще-то Пратис был милостиво причислен к друзьям, но находиться рядом со злой Велиадрой было все равно что с кипящим котлом: ошпарить могло всех, кто не успел спрятаться.

С утра она была в великолепном настроении: ей подарили первых собственных рабов, сразу двух, и ее дед, Каттиах Победоносный, прислал их из самого Хатета. Она и без того любила деда до безумия, а сегодня еще и была особо благодарна ему.

И какой-то злой дух заставил Астеолу, их наставницу, заговорить о Хатете. Сначала ничто не предвещало беды: Астеола рассуждала о том, как боги благословили леодорийцев своими дарами, чтобы сделать их добрым и счастливым народом, живущим в согласии с окружающими, и теперь, когда небесные корабли практически перестали появляться над Атталианом, особенно важно было оставаться на правильном пути. Пратис, который предпочитал слушать о природе и деяниях богов, а не об их требованиях, рисовал на своей табличке и не обращал внимания ни на что. Отвлечься его заставило какое-то движение воздуха, будто рядом с ним кто-то задел слишком сильно натянутую струну лиры. Велиадра выпрямилась и сжала зубы так, что подбородок выдвинулся вперед еще сильнее обычного.

Ну конечно, Астеола закончила со своей проповедью любви ко всему человечеству, и перешла к тому, что делал император в недавно завоеванном Хатете. Он больше грабил и порабощал, чем нес просвещение и наводил порядок… Разумеется. Точнее, для Пратиса это само собой разумелось. Он ощутил прилив гордости: пусть он всего-навсего мужчина… Юноша… Ладно, мальчик, но он лучше понимает жизнь, чем первая ученица Анаксты. Астеола говорила о Каттиахе с таким негодованием, будто он оскорбил восемь поколений ее предков.

– Ты хочешь сказать, – подала голос Велиадра, – что мой дед нарушает волю богов? И моя бабушка, которой он служит? И Сенор, который согласился на продолжение войны в Хатете, тоже?

Астеола смутилась. Восстанавливать своих учеников против императорской четы и Сенора она явно не собиралась, как и обижать наследницу престола.

– Послушай… – сказала она примирительно, садясь рядом.

В это мгновение Пратис понял, что невольно отодвинулся подальше, так, что между ним и Велиадрой еще могла поместиться взрослая женщина. Поместиться сама и положить руку на скамью. Велиадра проводила эту руку почти побелевшими от гнева глазами и быстрым движением вонзила в нее стилос.

Астеола подавила вскрик, но одинокая слеза боли все равно потекла по ее щеке.

– Я слушаю, – ответила Велиадра почтительно, как и полагалось ученице разговаривать с наставницей.

А ведь в начале урока Пратису казалось, что будет скучно…

* * *

Велиадра немного постояла перед покоями Анаксты, собралась и толкнула дверь.

Убранство главного здания храма было мрачнее, чем пристройки со школой. Темный камень и росписи с пугающими сценами напомнили, что Снатия была богиней не только мудрости и тайных знаний, но и смерти. Пусть ее жрецы посвящали себя служению людям, лечили и учили, но они же хранили секреты, которые было опасно доверять обычным людям. Велиадра считала себя храброй и не боялась грозившего ей наказания, но, пройдя через половину храма, она с трудом подавила дрожь в коленях.

Комната, в которой ее приняла Анакста, оказалась не такой уж страшной. Слишком скромной для жилища верховной жрицы и заваленной книгами, но без росписей и с большими окнами. А еще ее украшала сидящая в углу Астеола с ее покрасневшими глазами и выбившимися из-под покрывала светлыми волосами.

Сама Анакста была одета похоже – закутана в темные одежды с головы до ног, – но держалась с куда большим достоинством. Под ее покрывалом скрывалась непримечательная внешность, но сейчас она выглядела достаточно величественно, чтобы Велиадра впервые ощутила что-то вроде вины.

– Чему покровительствует моя богиня? – устало спросила Анакста.

– Мудрости, тайным знаниям и смерти.

– Сейчас я могла бы открывать тайны жизни и смерти, но вместо этого узнаю, что ни наследница престола, ни моя первая ученица не думают, прежде чем говорить и делать. Некоторые из моих предшественников считали, что настоящая мудрость достигается только через страдания, но я ними не согласна. Кто-нибудь из вас двоих может объяснить мне, почему я трачу свое время на вашу ссору?

Некоторое время Велиадра и Астеола пристыженно молчали, потом Велиадра ответила:

– Потому что она произошла в твоем храме?

– Потому что она произошла в моем храме. И моя ученица оказалась с больной рукой. Я не буду говорить о том, что ты поступила плохо, Веле. Когда-нибудь ты станешь императрицей, и тебе придется делать другие плохие вещи. Более плохие. Так что вот урок на сегодня: никогда не совершай поступков, худших последствий которых не представляешь. Возможно, ты просто не сможешь их принять.

Велиадра гордо расправила плечи:

– Ты можешь бить меня, сколько тебя угодно…

– Зачем мне тебя бить? – спросила Анакста с искренним недоумением. – Я слышала, тебе недавно подарили твоих первых рабов?

– Да.

– Умеют читать и писать?

– Конечно!

– Хорошо. Пока рука Астеолы заживает, они будут служить мне.

– Но… – начала Велиадра и поняла, что сказать ей нечего. – Справедливо.

– И если ты еще раз к ней, – Анакста указала в сторону изумленной Астеолы, – притронешься, она будет защищаться в полную силу. Поверь, любой из наших жрецов способен сломать пару пальцев наглой девчонке. Все, иди. И не забудь прислать рабов.

Велиадра развернулась и медленно пошла к выходу. Прежде чем закрыть за собой дверь, она услышала: «Теперь ты. Я тоже недолюбливаю людей, в том числе наших сограждан, но ты уверена, что гражданская война убьет худших из них?...»

* * *

Выйдя из храма, Велиадра наконец-то вдохнула полной грудью и подставила лицо ветру. Он донес до нее прохладу и свежий запах цветов. Там, в храме, так легко было забыть, что на улице царила весна и продолжалась жизнь.

– Веле, – донеслось откуда-то со стороны.

На высокой скамье рядом с храмом сидел Пратис. Его башмаки валялись на молодой траве, он одной ногой поглаживал огромного рыжего кота Анаксты, другой просто болтал в воздухе.

– Ты решил подождать меня?

– Не придумывай! Я просто хочу узнать, что сказала Анакста!

Ага, конечно. Ее мучили риторикой с тех пор, когда она научилась говорить, но Велиадра так и не подружилась со словами. Она им не верила. Зато разлившийся по щекам Пратиса легкий румянец говорил все, что ей было нужно знать.

– Потребовала отправить к ней моих рабов. Помогать, пока у Астеолы не заживет рука. Я думала, что она меня просто выпорет.

Пратис знающе улыбнулся.

– Чтобы ты чувствовала себя героиней, пострадавшей за справедливость? Нет, справедливой должна выглядеть сама Анакста.

Он немного помолчал и продолжил:

– Я бы хотел, чтобы она и дальше была моей наставницей. Ну… Ты знаешь, когда мне нужно будет выбирать, какому богу служить.

– Ты не можешь выбрать Снатию! – воскликнула Велиадра, не зная, бояться ей или злиться.

– Не могу. Обеты… Мать никогда не позволит.

Еще бы. Обеты высших жрецов Снатии были для тех, кому не смогли найти подходящей пары. Гелисса никогда не позволит своему сыну остаться без жены. И Велиадра ей поможет.

Пусть в Пратисе было слишком много хатетианской крови, чтобы выглядеть, как положено красивому леодорийскому мальчику, Велиадра начала привыкать к хатетианам. И… Когда она станет императрицей, ей нужен будет муж, способный объяснить, что движет кем-то вроде Анаксты.

@темы: графомания: плоды

---

Ветер в пустыне. Глава пятая

Вы нас не ждали, а мы приперлися! (с) В смысле, продолжаем Туриста.

Я тут недавно обнаружила, что забыла проставить предупреждение «смерть второстепенного персонажа» на Фикбуке, а шапка была скопирована сюда оттуда, так что... Я люблю смотреть как умирают дети. (с) В этой главе гибнет персонаж-ребенок, доставайте свои шелковые платочки и нюхательные соли. На всякий случай напоминаю, что я люблю драму и кровищу и пишу истории про не самых хороших людей, с которыми происходят не самые хорошие вещи, иногда по вине других не самых хороших людей.

Что еще здесь есть ужасного? Много диалогов, где герои быстро обмениваются короткими репликами, мне от одного их вида неуютно, но я поперечитывала-поперечитывала и решила, что динамике соответствует. Комплексы автора, связанные с образом матери, тут сияют аки сверхновая, и нет, улучшений не ждите, это мое слабое место и я люблю тыкать в него острыми предметами.

Ну все, поехали.

— One damaged temple does not destroy centuries of tradition.
— But one weak link can break the chain of a mighty dynasty! (с)

На улицах Элухмиша было жарко и пыльно, но Сенибек предпочел бы остаться снаружи дворца, а не красться сейчас за испуганно озирающейся рабыней. Вот она, женская половина. Еще шаг — и он станет преступником.

Сенибек набрался смелости и шагнул. Этот шаг мог стоить ему глаза, нерешительность — жизни. Боги тому свидетели, он любил царя всей душой и меньше всего на свете хотел оскорбить его, но еще больше он боялся царицы.

Рабыня поманила Сенибека за собой и повела его по длинным извилистым коридорам. Огонь в лампах слабо трепетал, но этот трепет был ничтожен по сравнению с дрожью, бившей Сенибека. Ему уже начинало казаться, что коридоры никогда не кончатся, как вдруг после очередного поворота по глазам ударил свет.

Ришуун-Валиджет, Благословенная богами, Красотой затмевающая звезды, Та, чье лоно плодороднее берегов Хеппали, ожидала его у золотой решетки, отделяющей дворец от сада. Ее высокий рост и стать как нельзя лучше подходили женщине ее положения, но что-то в ней отталкивало Сенибека. Черты лица выдавали в ней дочь Степи, но вот ее тело… Тело ее слишком сильно напоминало, что со Степью граничит Никлетия, земля таинственных и опасных воительниц.

Сенибек тут же раскаялся в нечестивых мыслях. Ришуун-Валиджет была плененной дочерью какого-то вождя степняков, подарком царю на одну ночь, и если ей удалось стать первой женой и царицей, повелитель в своей божественной мудрости усмотрел в ней то, что было скрыто от смертных глаз Сенибека. Если бы только боги в придачу к варварскому виду не одарили ее диким нравом…

— Ты опоздал! — тут же набросилась она на него.

Потому что она из-за какой-то причуды захотела встретиться с ним здесь, на женской половине, где никто не должен был видеть их вместе.

— Прости меня, повелительница, — смиренно ответил Сенибек. — Я сделаю все, чтобы этого не произошло вновь.

Царица молча повернулась и сделала знак следовать за ней. Сенибек замешкался перед дверью в решетке, но зажмурился и быстро ступил через нее.

Эта часть знаменитых на весь мир садов Элухмиша принадлежала царице, и входить сюда можно было только с ее позволения. Сенибек отдавал ей должное — здесь им не мог встретиться кто-то, кому они бы не доверяли. Если бы только путь к саду не лежал через всю женскую половину дворца…

— Я видела девчонку, — сказала Ришуун-Валиджет, — красивая, но повелитель никогда не предпочтет ее мне.

Сенибек вздохнул с облегчением. С Ришуун-Валиджет сталось бы отравить новую царскую жену, и ему совсем не хотелось бы прогневать богов, огорчить царя и заставить родных девчонки искать ее убийцу.

— Ишитен ведь поклялись помогать нам? — посетила Ришуун-Валиджет очередная дума, как обычно недобрая. — Пусть подливают ей в еду своего зелья. Если она не подарит повелителю сына, то надоест ему еще быстрее.

— Повелительница, господин Наммат-Шемем здоров и благополучен. Он унаследует престол, когда повелитель — да отдалят боги этот день — пойдет по зеленым лугам подземного царства. Сколько бы сыновей не родили младшие жены, ты мать следующего царя, и ничто на свете это не изменит.

— Я мать следующего царя… — прошептала Ришуун-Валиджет, глядя вдаль, туда, где, скрытые деревьями, играли двое ее детей. Наммат-Шемем, наследник престола (да одарит его Висиру силой и мудростью, что пристали царям) и Элумат-Закрет (да смягчит Таманит ее нрав и сделает непохожей на… то есть, да одарит ее Таманит красотой и, когда придет время, чадородием).

Сады Элухмиша были воистину чудом. Свидетельством того, что цари могли сделать что угодно — даже заставить пустыню расцвести. Человеку, шагнувшему сюда с раскаленных улиц столицы, должно было казаться, что здесь больше воды, чем в самой Хеппали. Вода текла по каналам, сбегала ручьями с горок, собиралась в раскинувшуюся повсюду сеть прудов, наполняла собой растения — зеленые, сочные, жадно впитывающие воду и солнце одновременно, не боящиеся гибели от всепроникающей жары. На деревьях зрели плоды, которые скоро заставят ветви пригибаться к земле, аромат цветов заглушал благовония царицы, а в их пестроте терялись одежды царских детей и приставленных к ним женщин.

Сенибек не мог рассмотреть их, но само их присутствие успокоило его. Сколь бы дурным нравом ни обладала Ришуун-Валиджет, она была нужна людям вроде него. В отличие от других жен, она не происходила из большой и влиятельной семьи, за ней не стояла толпа родственников — и ей не нужно было просить у царя пожалований и чинов для этой толпы. За ней встали они: потомки древних, но обедневших родов, потомки родов не столь древних, чтобы одно происхождение обеспечило им милость царя, приезжие из дальних земель Хатета, немногочисленные чужеземцы — все те, кто стал близок к царю благодаря не имени отца и богатству, но верной службе, уму и храбрости. Ришуун-Валиджет просила за них, пользуясь горячей любовью царя к ней, а они делали все, чтобы этой любовью не завладела другая женщина. А когда-нибудь (да отдалят боги этот день) придет пора повелителю сойти в подземное царство, и на престол взойдет ее сын, царь, взращенный ею. Ими. Тот, кто разгонит знатных бездельников, окружит себя верными людьми и вернет Хатету былую славу. И тогда конец пресмыкательству перед Асарам-Эладом, вечному страху перед кочевниками, гнетущему ожиданию, когда Леодория снова решит продвигаться на юг. Хатет когда-то уже правил всем известным миром и вселял ужас в сердца живших на его границах варваров. Он сможет подняться вновь. И пусть боги больше не ходят по его земле — они снова обратят взгляд к своей возлюбленной стране, когда настанет это время.

Там, за деревьями, журчала вода и слышался смех. Там, за деревьями, сверкал на солнце пруд — глубокий, затейливой формы, настоящее чудо. Даже Сенибек, никогда ранее не бывавший на женской половине, слышал о нем. У этого пруда не просто играл ребенок — там росло и крепло будущее всего Хатета.

Вдруг смех стих. Стихли вообще все голоса. Сенибеку показалось, что в саду воцарилось такое молчание, какое наступает в пустыне перед бурей. И через несколько ударов сердца его прорезал вопль. Жуткий, будто кричал злой дух. Сенибек в ужасе замер на месте, и тут что-то сбило его с ног.

Когда он поднялся, то понял, что это была Ришуун-Валиджет. Царица, не разбирая пути, бежала к пруду с быстротой степной кобылицы. Сенибек беспомощно проводил ее глазами, и только потом пришел в себя и бросился следом за ней. От пруда донесся еще один крик, только на этот раз точно кричал человек. Кричала Ришуун-Валиджет. Из ее рта рвались воплощенные в звуке ужас, горе… И гнев. Гнев прежде всего: такова уж была ее натура.

Сенибек подбежал к пруду, растолкал столпившихся служанок и сам чуть не закричал. Царские дети тонули в пруду. Наммат-Шемем уже готов был пойти ко дну, Элумат-Закрет еще сопротивлялась и даже пыталась помочь брату. Дальше все начали двигаться одновременно. Ришуун-Валиджет бросилась в пруд сама, служанки принялись ей помогать, подоспел приставленный к ним евнух… Сенибек, к своему стыду, не сделал ничего. Будущее Хатета, к которому он шел все последние годы, ради которого рисковал жизнью, гибло на глазах.

Наконец, детей вытащили на берег. Несколько служанок окружили Элумат-Закрет, которая отчаянно кашляла, но все же была жива. Но в основном все смотрели на Наммата-Шемема.

Заплаканная Ришуун-Валиджет склонилась над ним, пытаясь уловить хоть вздох, хоть биение сердца, но тщетно.

— У северян есть способы, — робко сказала одна из служанок, — помочь…

— Ты знаешь их? — подняла на нее глаза царица.

— Нет, но…

— Дура! — Ришуун-Валиджет взметнулась и отвесила девчонке звонкую пощечину. — Дуры! Все вы! Всех казню! И ты тоже…

Сенибек понял, что царица смотрит прямо на него. Теперь она ударила его. В нем вскипел гнев, но тут он встретился с ней глазами и повалился на колени, благодаря богов, что она не впилась ему в горло зубами.

Ришуун-Валиджет всхлипнула и упала на траву, рыдая и бормоча проклятия.

***

Ей позволили наплакаться вволю. Никто не посмел потревожить мать, потерявшую дитя, и без того сверх меры гневливую. Наконец, она встала, вытерла лицо краем одежды и подозвала доверенную служанку — ту самую, что провела сюда Сенибека. Они о чем-то тихо поговорили, и служанка поспешила из сада.

Теперь настал черед Сенибека. Ришуун-Валиджет отозвала его в сторону. Элумат-Закрет была с ней.

— Ты знаешь, что первым начал тонуть Наммат-Шемем? Элумат-Закрет бросилась в пруд следом — спасать его. Пока эти бесполезные отродья гиен и крокодилов стояли и смотрели.

Сенибек сочувственно кивал, досадуя, что им приходится зависеть от слабого женского ума. С гибелью наследника все их надежды были потеряны, следовало немедленно собрать всех их сторонников и искать пути к спасению, но Ришуун-Валиджет предавалась горю и пустым разговорам. А следующие ее слова заставили его сомневаться, не повредила ли потеря ее разум.

— Она отважна и сильна. Не тяготится властью, но готова служить другим. Нам нужен царь, который возродит Хатет в былой славе? Он перед тобой!

— Повелительница, — сказал Сенибек осторожно, — госпожа Элумат-Закрет может быть и отважной, и сильной, но она не может наследовать повелителю. Она девочка.

— Ты помнишь, как начинается «Сказание о Девице-Царе и втором набеге степных варваров»?

— «То были грозные времена для Хатета. Полчища варваров пришли из Степи, покоряя Земли одну за другой. Многие города пали перед ними, многие славные мужи. Царь оплакивал и гибель своего рода — ибо пал на войне его единственный сын — и гибель всего Хатета. И тогда вселили боги мужскую отвагу в сердце старшей царевны…»

— Такое уже случалось, — прервала его Ришуун-Валиджет. — Почему бы этому не случиться вновь? Разве сейчас настали не грозные времена для Хатета?

— Да, но у повелителя есть сыновья от других жен!

— И ни один из них не сможет выполнить то, о чем мы так давно мечтали! Ты хочешь отдать Хатет родственникам какой-нибудь младшей жены? Хочешь погубить его? Хочешь погубить меня и мою дочь?

— Нет, но…

— Ты не веришь богам? Все предсказатели говорили, что мы преуспеем. Все жрецы предрекали, что мое дитя станет великим царем. И мое дитя станет великим царем!

Сенибек задумался. Он мог спорить с вздорной женщиной, набравшись храбрости, он мог спорить даже с вздорной царицей, но с богами он спорить не мог. Наммат-Шемем был слаб здоровьем и тих нравом, и сам Сенибек не раз жалел, что боги сотворили мальчиком его, а не его старшую сестру. Что если Ришуун-Валиджет была права? Пути богов всегда были таинственны, и, возведя на престол своего избранника особым образом, они хотели показать уготованную ему особую судьбу? Как известно, в мире не существовало случайностей, лишь намерения богов, что были неведомы человеку. И что если их намерением было сделать Элумат-Закрет следующим царем, о чем они и пытались сказать через многочисленных жрецов и прорицателей?

Если они сейчас просто смирятся и примут гибель Наммат-Шемема, то все их старания были напрасны, все их мечты бесплодны. Но если царица придумала что-то, что может все исправить… Если они смогут возвести на престол Элумат-Закрет…

— Хорошо, — сказал Сенибек, и вдруг понял, как до этого боялась Ришуун-Валиджет. Она шумно выдохнула и перестала напоминать натянутую тетиву: — Хорошо, я верю богам и верю тебе, повелительница. Но как мы расскажем об этом повелителю? Царедворцам? Народу?

Ришуун-Валиджет загадочно улыбнулась и притянула к себе Элумат-Закрет, которая стояла и слушала молча. В руках у царицы блеснул небольшой кинжал, и Сенибек похолодел. Он вдруг осознал, что, не согласись он с царицей, она бы избавилась от него без промедления. Но сейчас она просто потянулась к волосам дочери и начала их обрезать. Скоро на голове Элумат-Закрет осталась лишь одна длинная прядь, такая, какую носили хатетианские мальчики.

— Мы расскажем им правду. Сегодня здесь погибла моя дочь. Наммат-Шемем жив и готовится когда-нибудь занять престол своих предков. Мои дети похожи, будто явились из моей утробы в один день. Ростом Элумат-Закрет пошла в меня, и вырастет такой, что сможет выдавать себя за мужчину.

Невозможно. Сенибек слышал о женщинах, которые выдавали себя за мужчин, но их разоблачали, и судьба их была печальна. С другой стороны, о тех, кого не разоблачили, он услышать не мог — и кто знает, сколько их было. Цари жили в своем дворце, скрытые от недругов и дурного глаза, а когда появлялись перед народом, то узнать их было невозможно. Если окружить Элумат-Закрет верными людьми, которые будут знать и хранить ее тайну… Но если эта тайна раскроется, то все их труды и чаяния напрасны. Но если ничего не делать, то они напрасны все равно. И Ришуун-Валиджет твердо стоит на своем. Не потеряют ли они больше, отказавшись от этой безумной мысли, чем если бы согласились с ней? И еще кое-что…

— Но все твои служанки видели… Куда пошла та рабыня?

— Она смотрит за тем, чтобы ни одна из них не сбежала отсюда. И евнух тоже. Посмотри на него, Сенибек: важно, не кем ты родился, а кем стал; он родился мужчиной, но его место на женской половине.

— Ты предложишь им то же, что и мне, и те, кто будет спорить…

— Мы попрощаемся с ними. Навечно.

— Похороны Наммат-Шемема…

— Мы похороним его как Элумат-Закрет. Я знаю жрецов, которые проведут обряды. Это был бы страшный грех, но мы выполняем волю богов. Элумат-Закрет на самом деле перестанет существовать.

— Нам понадобится помощь…

— Я знаю, кому можно довериться здесь, на женской половине. Ты найдешь, кому довериться на мужской и за пределами дворца. Будь осторожен: любой, кто узнает нашу тайну и не будет готов ее сохранить, должен тут же умереть.

Сенибек наклонился к Элумат-Закрет:

— Госпожа… Господин…

Девочка слегка побледнела и сжала руку матери, но отвечала твердо:

— Я всегда знал, что боги готовят для меня особую судьбу. Я готов, Сенибек. И не бойся — за твою верность ты будешь щедро вознагражден.

— Наммат-Шемем прав, Сенибек! — воскликнула царица. — У тебя ведь есть сын?
— Да, повелительница. Тефехи, повелительница.

— Мы сделаем его писцом! Нет, жрецом! Позаботься о моем сыне — и я позабочусь о твоем.

В тот день Сенибек обрек себя на многие годы страха, но даже этот страх был лучше мысли, что все его надежды на будущее величие Хатета обречены.

***

Сенибек спешил к царю.

С того памятного дня прошло четыре года, старый повелитель умер, на престол под именем Висах-Шемем-Хатсета взошел новый. Тот, что обладал пламенным духом и хрупким девичьим телом. Поначалу Сенибек ожидал, что правда вскроется со дня на день, но этого так и не произошло. И со временем Сенибек перестал бояться.

Повелитель принял его в своих покоях, там, куда допускались только верховные жрецы различных богов и высшие сановники. Царь сидел в позолоченном кресле практически неподвижно, но сузившиеся глаза и тихое постукивание пальцами по подлокотнику выдавали охватывавший его гнев. За его спиной молча застыла верховная ишитен.

Сенибек сделал шаг, и под его ногой что-то хрустнуло. Осколки драгоценного сосуда, брошенного с силой и злостью. Царица-мать металась по комнате, как тигрица по клетке, и стремилась разрушить все на своем пути. Следующим на пол полетело лежавшее перед статуэтками богов блюдо для подношений.

— Это было оскорбительно и для богов, и для моего покойного отца, чье имя начертано на блюде, — произнес царь с видимым спокойствием. — Тебе следует остановиться, матушка.

— Сначала, — прошипела Ришуун-Валиджет, задыхаясь от ярости, — ты засматриваешься на мальчишек! Потом ляжешь с одним из них! А потом будешь объяснять бросающей в тебя камни толпе, как царь смог родить ребенка!

— Ради уготованной мне судьбы я способен отказаться от любви. Меня обуревают неведомые ранее желания, но я управляю ими, а не они мной.

— Было бы большим несчастьем, если бы повелителю пришлось отказаться от любви, — вмешался Сенибек.

— Что? — воскликнули одновременно царь и царица-мать.

— Как известно, каждый царь получает дары и от Висиру, и от Таманит. Царь должен быть мудр во дворце, яростен в битве и страстен в любви. Желания, обуревающие повелителя, свидетельствуют о благосклонности богини к нему, и отвергнуть ее дары было бы неразумно. Что, если она обидится и сделает бесплодными земли, скот и женщин Хатета?

Царица замерла, глядя на Сенибека широко раскрытыми глазами. Она ждала, что он согласится с ней, и его мягкость и почтительность сделают то, что не смогла ее злость. Царь научился не обращать внимания на ее крики, но его все еще можно было убедить. Теперь он пристально посмотрел на Сенибека.

— И что же ты предлагаешь? Ты ведь знаешь, мой… изъян не позволит мне лечь с женщиной.

Сенибек возликовал. Он провел много бессонных ночей, размышляя об этом, и был готов дать повелителю совет. То, что он придумал, казалось невозможным, практически безумным, но Сенибек столько боялся раскрытия тайны царя, что потратил на это весь имевшийся у него страх.

— Повелителю следует ложиться с мужчинами. В женском обличье. Боги одарили его всем для этого необходимым.

— И каким образом мне это делать?

— Повелитель не единственный человек в Хатете, кто родился в женском теле, но исполняет долг и роль мужчины. Ишитен носят оружие и сражаются. Они не выходят замуж, но свободны сочетаться с мужчинами столько, сколько им угодно. Женщинам Хатета запрещено пить зелье, что предотвращает зачатье ребенка, но ишитен предписано это делать. Повелитель носит оружие и учится сражаться, никогда не станет женой и не понесет ребенка. В женском обличье повелитель может выдавать себя за ишитен. И благодаря зелью его тайна никогда не будет раскрыта.

Ришуун-Валиджет подбежала к Сенибеку и ударила его с размаху.

— Как! Смеешь! Ты! Сравнивать! Повелителя! С какими-то…

Она запнулась, увидев все так же неподвижную верховную ишитен, и снова замахнулась.

Царь вырос между ней и Сенибеком внезапно и удержал ее руку.

— Матушка! Сенибек — знатный сановник и верный слуга, и ты будешь обращаться с ним подобающим образом!

— Вот именно, он слуга! А я царица! Я могу делать с ним, что захочу!

Лицо царя потемнело.

— Кажется, ты стала путать моих слуг со своими. Пожалуй, мне следует разделить их. У тебя есть свой дворец. Отправляйся туда. Ты много сделала для меня и Хатета, но теперь пришла пора отдохнуть.

— Ты отсылаешь меня?

— Я, — сказал царь с нажимом, — забочусь о твоем здоровье, матушка.

— Царица…

— Царица — это моя старшая жена. Она возьмет на себя все обязанности, что были твоими.

— Мой совет…

— Я буду навещать тебя и выслушивать все твои советы.

— Наши враги решат, что это они вынудили тебя отослать меня!

— Прекрасно. Они должны думать, что я слаб, пока я не буду готов расправиться с ними одним ударом.

— Дочь моя!

— Погибла на женской половине в тот день, когда боги открыли мне мою судьбу!

Ришуун-Валиджет протянула руку к царю, уронила ее, не нашлась, что еще сказать, и выбежала, сдерживая рыдания. Сенибеку показалось, что царь легонько вздрагивает. Все же он еще совсем юн… И это решение далось ему с трудом.

— Повелитель воистину мудр.

Царь не смотрел на него, но в его голосе звучала благодарность.

— Так было нужно. Она начала кидаться на сановников. И такого наговорила посланцу из Асарам-Элада… Проследи, чтобы она ни в чем не знала нужды.

— Повелитель также добр.

— Сенибек?

— Повелитель?

— Теперь твой совет понадобится мне еще чаще. И… Во дворце скоро появится новая ишитен.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне

---

И снова картиночки — только на этот раз modern!версии все тех же персонажей (и кое-каких других, из тех, кому "исторических" шмоток не хватило). Смотреть здесь.

@темы: Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы, мир Пяти нисхождений

---

Не вынесла душа поэта позора мелочных обид, / Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит. (с)

В нашем случае это значит, что я после множества метаний, терзаний и споров с самой собой решила плюнуть с высокой колокольни на поступательное развитие мира Пяти нисхождений и заводить песни, рассказывать сказки, а также немного подтанцовывать тогда, когда моей душеньке угодно. То бишь писать то, что в данный момент пишется, а не что там следующее по таймлайну. «Туриста» я обязательно допишу (один раз уже дописала, в конце концов), но не прямо сейчас. А прямо сейчас я принесла драббл, действие которого просходит спустя век с лишним после событий «Туриста».

Носит он невероятно оригинальное название «Возвращение» (если кто-нибудь объяснит мне, что движет мной, когда я называю свои писанины — кроме необходимости хоть как-то их назвать, конечно, — то я подарю ему шоколадку).

Это джен рейтинга G, краткая зарисовка на тему леодорийской политики и и жизни императорской семьи. Содержит

Тот Самый Ужасный Спойлер К Эпилогу «Туриста»

спойлер: Леодория когда-нибудь захватит Хатет, сюрприз-сюрприз. Самостоятельной ценности, пожалуй, не имеет. Вау, чувствую, он принесет мне славу.

Ладно, все, что должно содержаться в шапке, я уже написала, так что приступим.

– Дедушка! – закричала девчонка и бросилась к мужчине, показавшемуся в дверях.

Каттиаху Победоносному, супругу императрицы Керсиаты и полководцу, недавно взявшему Элухмиш, пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о притолоку.

Он, хотя и родился гражданином, происходил из колонии в Геренее, и варварская кровь в нем была видна едва ли не больше леодорийской. Огромный рост, каштановые, отливающие краснотой волосы, россыпь веснушек по всему телу – без одежды он мог бы сойти за раба.

Конечно, не Гелиссе было говорить о чьих-то предках-варварах. Ее знаменитая прабабка, Теника Сладкоречивая, не только вернула их роду былую славу, но и привезла из Хатета раба, с которым и зачала наследницу. Некоторые его черты были заметны и в детях самой Гелиссы.

При мысли о детях сердце Гелиссы замерло. Девочки уехали из города, прихватив отца и маленького брата, но она все равно продолжала бояться. Даже если гибель им не грозила, опасность нависла над их будущим. Если что-то пойдет не так…

Но если все пройдет как надо, возможности перед ними откроются блестящие. Именно поэтому Гелисса сейчас сиделав маленьком темном домике при храме Снатии, нетерпеливо кусала губы и успокаивала императорских внуков.

Теперь пусть это делает их дед. Каттиах вошел с широкой улыбкой на лице – той самой, которую все обычно представляли, когда думали о нем. Сейчас она выглядела искренней, и Гелисса немного успокоилась.

– Люди расступаются и приветствуют наших славных воинов! – провозгласил он радостно. – Противники войны забились в храм Веллиды и боятся даже выглянуть за порог!

Малышка Велиадра подбежала к нему и обняла. Каттиах погладил ее по голове, глядя на нее, как на величайшее чудо в мире. Он провел большую часть жизни в походах, и нечасто видел внучку, но когда они были вместе, казалось, что они разговаривают друг с другом взглядами. С внуком все было сложнее.

Честно говоря, Радоклес пугал Гелиссу. Она сама родила троих детей, и на ее глазах выросло достаточно чужих. Они все были… Обыкновенными. Они бегали, дрались, таскали яблоки из сада, не желали учиться и сердили жриц-наставниц своими шалостями. Чередуя снисходительность и розги, из них можно было вырастить достойных людей: не безрассудных, но и не слишком робких, наследников, в руках которых когда-нибудь окажется честь рода и благополучие всей Леодории. Как воспитывать Радоклеса, Гелисса не понимала: он никогда не делал ничего заслуживающего наказания. Когда его учили чему-то, он просто внимательно смотрел, запоминая услышанное, и потом всегда поступал правильно. И нельзя сказать, что он пытался угодить взрослым. Вот сейчас он заговорил смело, практически непочтительно:

– Ты должен был распустить войска перед входом в Атталиан.

Дети не должны смотреть на взрослых вот так, прямо, уверенно, будто лучше понимают жизнь. Даже если они правы.

Велиадра тут же оказалась между братом и дедом, словно защищая Каттиаха от обвиняющего взгляда Радоклеса. Сам Каттиах только рассмеялся.

– Ты скоро будешь знать законы лучше, чем старейшие из сенерисс. Но чтобы стать хорошим правителем – а ты когда-нибудь будешь помогать сестре править – недостаточно просто знать законы. Нужно правильно их применять.

– И как же именно?

– Пойдем на крышу, я вам кое-что покажу. Анакста, ты ведь не против?

Каттиах легко подхватил Велиадру одной рукой. Если годы хоть немного ослабили его, а непривычная, слишком роскошная одежда стесняла, то он не подал виду. Другую руку он протянул Радоклесу.

– Ты император, как я могу тебе возразить? – отозвалась Анакста, верховная жрица Снатии, до этого стоявшая безмолвно и неподвижно.

По голосу ее трудно было сказать, говорила ли она серьезно или со своей обычной насмешкой, и отбрасываемая покрывалом тень мешала разглядеть выражение ее лица. Гелисса вообще редко ее понимала, хотя и считала себя весьма проницательной. Если бы несколько лет назад кто-то сказал ей, что она подружится с этой странной женщиной, она бы не поверила. Они были противоположностями почти во всем. Гелисса любила красивые вещи и мужчин, а книги нагоняли на нее сон. Анакста жила просто, ходила с ног до головы закутанная в темные одежды, свято соблюдала обет безбрачия – и все это ради служения богине подземного мира и тайных знаний. Гелисса была старшей дочерью знатной и богатой семьи, Анакста, хоть и происходила из рода атлалиев, всего добилась сама. Гелисса горячо поддерживала императрицу и не менее горячо старалась склонить других на свою сторону, Анакста иногда говорила вещи, слишком уж похожие на предательские речи.

– Ты ведь не пытаешься сейчас сказать, что императрица сейчас уподобляется южным царям? – шепотом спросила Гелисса, беря подругу под локоть и увлекая следом за Каттиахом.

– Давай посмотрим… Она хочет навязать свое решение Сенору. Угрожая войсками. Нет, ничего общего.

Похоже, Гелисса слишком сильно сжала ее локоть, потому что Анакста вдруг остановилась.

– Геле, – тихо произнесла она, – я просто вижу вещи как они есть. Это главное, чему учит моя богиня. Но сегодня я здесь, с вами, а не в храме Веллиды. И, если что-то пойдет не так, мне придется заплатить большую цену, чем тебе. Если после этого ты не веришь мне…

– Хорошо, я верю, но только попробуй меня обмануть... – ответила Гелисса и поспешила за Каттиахом.

Император вывел их на крышу храма Снатии. Обычно жрецы здесь наблюдали за звездами, но сейчас все взгляды были устремлены вниз, на город.

Атталиан выглядел так, будто его затопила красная река. Красные знамена, красные плащи, красные гребни шлемов. Солдаты, солдаты, солдаты. Мерный стук сапог о дорогу, звон оружия, выкрики. Кто-то прятался от леодорийской армии, как от чужой, кто-то радостно приветствовал ее. Гелиссе хотелось верить, что вторых было больше.

– Все эти люди, – заговорил Каттиах, обращаясь главным образом к Велиадре, хотя и отвечал на вопрос Радоклеса, – наши граждане, наши воины, пришли поговорить с сенериссами. Они там, а я здесь. Я знаю, что обязан отпустить их перед входом в город – и я это сделал. Они пришли просить помощи у вашей бабушки. Видите ее?

Дети согласно закивали, хотя Гелисса не могла разглядеть Керсиату среди остальных людей. Образ сразу же предстал перед ее внутренним взором: позолоченные доспехи, длинный пурпурный плащ, по-простому убранные золотые волосы… Веллида, разящая врагов.

Смешно, но, несмотря на свою грозную наружность, императрица не была воительницей. Последний раз она находилась среди своих воинов… Наверное, тогда, когда объезжала леодорийские крепости в Геренее. Много злых слов говорили в лучших семьях Атталиана, когда она вернулась из поездки с мальчишкой, наглость которого намного превосходила его знатность, и взяла его в мужья. Его мать давала за ним… Гелисса даже не могла вспомнить, что именно. Ничего достойного будущего императора. Ничуть не смущенный, он обещал, что принесет своей супруге Хатет. И он сдержал обещание.

Почти. Элухмиш был взят, хатетианский царь отказался от своей тиары и признал свой народ подчиненным леодорийскому, в Сеноре спорили, на сколько провинций поделить новые земли, но сопротивление все не угасало. Непокорные хатетиане обосновались в пустыне и совершали набеги на леодорийцев.

– Они еще владеют несколькими городами! – говорил Каттиах. – Городами! В которых лежат сокровища, по праву принадлежащие нашим воинам! И хранятся знания, нужные нашим жрецам! И мы можем их взять, достаточно просто протянуть руку. Асарам-Элад ослаблен, в варварских провинциях все спокойно, про степняков давно ничего не слышно – самое время нанести решающий удар. Но наши враги в Сеноре боится!

– Что ты проиграешь? – удивилась Велиадра.

– Они боятся – подумай только, как это подло, – что я выиграю! Что я – и ваша бабушка, которой я преданно служу – что мы воспользуемся преданностью наших воинов, полученными богатствами, чтобы давить на Сенор.

– Сенериссы медленно соображают, – пробормотала себе под нос Анакста, глядя на заполнивших улицы солдат.

– Поэтому мы все: я, ваша бабушка, верная нам часть Сенора, – Каттиах кивнул в сторону Гелиссы, – и наши доблестные воины, – собрались сегодня, чтобы сказать запершимся в храме Веллиды: мы не знаем, что вам нашептывает ваше собственное коварство, но мы не позволим отнять у себя победу! Мы начали эту войну, и мы доведем ее до конца!

– Ты такой храбрый, дедушка! – воскликнула Велиадара.

– Полагаю, – важно произнес Радоклес, – глас армии можно счесть за глас народа. Мнение народа, Сенора и императрицы важнее, чем мнение отдельных сенерисс. И если при этом никаких законов нарушено не было… Я прошу прощения, что сомневался в тебе.

Анакста издала какой-то неясный звук. Когда к ней все повернулись, она сказала:

– Я согласна. «Хранятся знания, нужные нашим жрецам». Я жрица, и мне нужны знания, хранящиеся в Хатете.

Может быть, она с трудом сдерживала смех. Может быть, нет. Кто их поймет, этих жрецов Снатии?

Тем временем вокруг храма Веллиды все плотнее сжималось красное кольцо. Гелиссе начало казаться, что она видит в нем золотую искорку – отблеск солнца то ли на доспехах Керсиаты, то ли в ее волосах.

Каттиах с нежной задумчивостью посмотрел туда, где его жена угрожала сенериссам солдатами, и обратился к детям:

– А теперь ведите себя хорошо. Мне нужно в храм Веллиды. Сидящим там давно пора услышать голос народа.И мне как раз есть что сказать.


А теперь хорошие новости: можно поглядеть на картиночки! Мне до ужаса надоело возиться с дайровским интерфейсом, поэтому я завела блог на тумблере, где в дальнейшем буду их выкладывать. Все те же симсоскрины, описания тоже смотрим по ссылке.

@темы: графомания: плоды, мир Пяти нисхождений

---

А ведь я, как положено почти честному человеку, почти домучила обещанную главу к положенному сроку. Сейчас у меня образовалось свободное время, так что переведу дух и как только, так сразу.

А пока что, чтобы напомнить всем (и мне в первую очередь), зачем все мы здесь сегодня собрались, пусть будут два скрина моей сделанной в славных вторых Симах модерн!версии Атталиана. Несидий и Ламишет в подростковом возрасте на фоне отчих домов... Или хотя бы их кусков.

Ты и я такие разные... Кое-кто поставил Фрапс, о радость.

@темы: Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы

---

Вот что за... У меня сейчас период жизни, полный... Не то чтобы стресса и проблем, скорее беготни. И меня сейчас тянет на что-нибудь этакое милое-няшное-уютное, с кучей бытовых деталей, семейными ценностями (нормальными) и тому подобным.

И, блин... Повседневная жизнь двух моих любимых дворов из писанины — хатетианского и, естественно, леодорийского — по логике вещей сюда не вписывается, но вот по ощущениям... По ощущениям в Хатете атмосфера действительно такая... Экзотичная и несколько нездоровая одновременно. Зато про Леодорию я б сейчас что-то написала с удовольствием. Проблема в том, что у меня все задуманное, во-первых, какое-то слишком масштабное, во-вторых, спойлерит эпилог «Туриста».

А... К черту все. Если на выходных не домучаю новую главу «Туриста», переименую Тагосалию и начну выкладывать свежую версию этой писанины. В своем обычном очаровательно неторопливом темпе, ага.

@темы: нытье, разброд и шатания...в голове, графомания: самоанализ

---

Я противоречивая вся такая, блин.

Факт номер один: я человек-домосед, у которого при мысли о перемещении на дальние расстояния начинает кружиться голова. Самое забавное, это проявляется даже в моем выборе разного рода развлекательного контента. Например, я люблю детективы (лучше всего — закрытые), где много говорят и думают, но мало бегают. А моей любимой частью Драгонаги является вторая, в том числе из-за «компактности»: большая часть ее действия происходит в пределах одного города и его окрестностей (то, что эти локации сделаны ужасно — проблема отдельная).

Факт номер два: в число моих любимых жанров литературы входят фэнтези и (в чуть меньшей степени) фантастика. Да-да, те самые, где движение из точки А в точку Б — один из наиболее распространенных сюжетных ходов. И их основные приемы въелись мне в мозг.

Факт номер три: я обожаю (в художественных, опять же, произведениях, реала это касается до тех пор, пока дело не доходит до описанного в первом пункте) всякие руины, артефакты, древние загадки и тому подобное.

Факт номер четыре: произведению про что-то выкопавших археологов или куда-то нагрянувших приключенцев/попаданцев я при прочих равных предпочту произведение про жизнь людей древности или аборигенов/не связанного с другими фэнтезийного мира.

И о чем, спрашивается, писать мне самой, чтобы при этом не чувствовать желания побыстрее «проскочить» некоторые куски? Мне как-то удалось совместить два последних пункта (Мир Пяти нисхождений начинался с... Угадали? Попыток рассказать о самой древней, «самой затерянной» цивилизации, чуть ли не прародине всего человечества, а потом вдруг выяснилось, что там есть и подревнее, и даже «позатеряннее», и вот мои герои начали искать заброшенные храмы и изучать боевое искусство исчезнувшего Телау... Так и вижу читателя, сидящего за моей писаниной, аки я за «Морровиндом», и орущего: «Зачем нужны эти унылые данмеры леодорийцы, сделали б игру написала б про кимеров с двемерами инопланетян и Телау». Брррр, мне не угодить.) Мне как-то удалось совместить два последних пункта, но что делать с остальными, ума не приложу.

А сейчас я наконец-то добралась до главы «Туриста», которую ждала с нетерпением (флэшбек о том, как Ламишет докатилась до жизни такой; все происходит в пределах царского дворца), и у меня просто нет настроения. Я такая последовательная, что хочется себя побить, чесслово.

@темы: графомания: самоанализ, мир Пяти нисхождений, пара слов о себе

---

Хотите Очень Краткий Гайд по Античному Шмотью от Кикиморы Лимнатис?
Если при взгляде на шмотку у вас возникает мысль: «Это ночнушка», — это ночнушка. «Это носят в бане» — это носят в бане. «Это легкое домашнее платье/футболка» — вы не поверите, это оно самое. При взгляде на парадную одежду вашей первой мыслью должно быть: «Омг, как он(а) все это на себе таскает!»

Окей, а теперь длинно о моей писанине и том, как я играла в Симс. Внезапно, это вещи, связанные друг с другом и с вышесказанным.

Своих персонажей в Симс я начала лепить в тот момент, когда впервые стала счастливой обладательницей того и другого, потом Симс забросила (сочинять, правда, не переставала никогда), но периодически дергаюсь в этом направлении. Как-то зимой, оглядывая тусклым взором вновь замершие пустыни Хатета, я сказала себе: «А что, если...» — и скачала Симс. Сначала я долго вспоминала, какие там вообще есть возможности, и пыталась прикинуть, как адаптировать события фэнтезийной писанины к игре про повседневность (не то чтобы меня никогда не грызла мысль о модерн-АУшке, но...), потом довела все до правнуков первого поколения симов, увидела, как в родном Атталиане живут не выдуманные и выстраданные мной персы, а сгенеренные игрой их потомки и чуть было не плюнула на это дело. А потом я дотянулась до пользовательского контента и, как это часто бывает при столкновении меня с модами, кончилась как личность, скачала их несколько гигов, решительным жестом выпилила старый Атталиан и создала новый, намереваясь обустроить его куда основательнее.

Последний гвоздь в крышку моего здравомыслия забил мод, добавляющий в Симс религию. До этого я не собиралась никаким образом впихивать свою любовь к истории и свой изначальный сеттинг в игру (бо народ любит в основном средневековье и ваяет моды, связанные с ним; у меня бы просто не получилось играть так, чтобы не вляпываться в торчащую из псевдоантичного окружения современность). Но религия... Религия же консервативная штука, так? Все, решено: в повседневной жизни мои симы летают на работу на вертолетах и восстанавливают свою потребности с помощью футуристических приборов, но на выходных дружно переодеваются во что-то тогоподобное и бегут в храмы, поклоняться тем же божествам, что и их прототипы из моей писанины. Таким образом проект «Атталиан: XXI век» превратился в проект «Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы».

О леодорийской религии, этике и шмотье, а также том, как я это дело реализовывала в Симс; под катом будут скрины из Sims 2, сделанные при помощи внутриигрового инструмена. Словом, берегите эстетические чувства.

В общем, построила я своим питомцам храмы. С этим проблем не возникло... Окей, проблемы возникли, но потому что я строю из вон рук плохо, а не потому что для этого фиг что найдешь.

Вот храм Веллиды, например.

Если бы Витрувий, увидев такое, вырвал себе глаза, то это от зависти.

Внутри чуть симпатичнее.

Как вовремя я убрала скачанную амфору, испив из которой, симы начинали оскорблять друг друга и бегать голыми.

«Сыграла» верховное божество леодорийцев именно Афина по простой причине: они обе воинственные тетки с копьями. А также покровительствуют справедливой войне, законности, городам, ремеслам и вообще за все хорошее против всего плохого. К сожалению, политеизм даже с модами был нереализуем, так что каждый пантеон оказался представлен одним божеством. Окей, леодорийский двумя, но у жрецов Снатии настолько своя атмосфера, что согнать их в общую кучу было бы нехорошо.

Так вот, со зданиями проблем не возникло. А с «переодеваются» вышла заминка.

Во-первых, для леодорийцев их представления о приличиях очень важны. Эти представления отличаются от наших (например, целоваться с законным супругом в общественном месте считается более неприличным, чем заняться сексом с рабом на закрытой пирушке), но они есть. В некоторых случаях можно и обнажиться когда ты статуя, например, но их число ограничено. Глава леодорийского семейства, ее муж и дети, появляясь в храме, должны выглядеть прежде всего внушительно. На это работает высокий рост (который по леодорийским представлениям о прекрасном ценится в представителях обоих полов), манера держаться и да, одежда, на которую уходит много ткани, уложенной и скрепленной затейливыми способами.

Во-вторых, одежда — показатель статуса, и для сословных обществ это утверждение верно прежде всего. В Леодории старая сословная система, завязанная еще на племенное деление, расползается по швам, и богатый купец может быть куда влиятельнее бедного жреца, но кое-какие требования этикета не успевают за реальностью. Помним, что в Туристе Несидий думал о положенном ему внешнем виде? Понимаем, что он, хоть и беден, вполне себе леодий (воин то бишь)? Считай, офицерЪ и дворянинЪ. Был бы простым солдатом/крестьянином (во время действия Туриста в Леодории еще ополчение, так что это, считай, одно и то же) — стригся бы коротко. Был бы атлалием (жрецом) — отрастил бы волосы до лопаток.

К чему я веду? К тому, что мне хочется симку строгих нравов и полную чувства собственного достоинства, мэра города, к тому же, для похода в храм нарядить во что-то приличное. Сюда не относится одежда типа «сумасшедшая бегает по городу в ночнушке», «проститутка выбежала из бани, завернувшись в полотенце» и «путешественница во времени явилась в одежде, до изобретения которой оставалась пара десятков веков». А мододелы, по моим ощущениям, информацию об околантичном шмотье черпали или на сайтах, торгующих карнавальными костюмами (типа такого), или из сериалов «Спартак» и «Рим». Я даже готова была напялить на своих симов что-то стереотипно белое-воздушное (вы ходите в легких белых платьицах работать на огороде? нет? а на рынок, когда там больше всего народа? нет? а каждый день на работу? да тоже обычно нет? так почему вы считаете, что в древности ходили?), поход в храм, в конце концов, можно и принарядиться, но и оно в массе представляет из себя тупо покрашенные в белое современные платья.

Короче, то, что мне удалось худо-бедно одеть мое любимое императорское семейство, я считаю чудом.

Хорошее образование — это важно, даже если ты императрица.

Что толку быть императором, великим полководцем и

спойлер к эпилогу «Туриста»

завоевателем Хатета, если ты проваливаешься в диван?

Каттиах при нелегком переходе от дома к храму потерял плащик и вообще почему-то забыл переодеться в гражданское, но мы ж знаем, он парень простой и не любящий формальностей. От автора костюма Керсиаты я просто хочу детей, несмотря на проваливающуюся во все накидку. Кстати, заявлен он (костюм, не автор) был как одежда гетеры, но, видно, такова жизнь, что гетера выглядит лучше, чем все найденные «ancient greek/roman lady»

Дети выражают отношение к тому, во что их нарядили.

На самом деле, платье Велиадры не сверкает исторической достоверностью, но мне скорее нравится, а вот на Радоклеса пришлось надеть единственную околоантичную шмотку для мальчиков-школьников, которую я нашла. Я-то гадала, почему он вырастет помешанным на правилах и приличиях, а это все, оказывается, детская травма.

И парочка «оригинальных» песронажей, в игре нужных главным образом для удлинения семейного древа, в писанине их нет (точнее, они давно мертвы, Керсиата и Каттиах старше и приходятся Веле с братцем не родителями, а воспитавшими их бабушкой и дедушкой и т.д.). Сексапильно обнаженное плечо почтенного отца семейства здесь явно лишнее, но ничего лучше не нашлось. А еще я, кажется, слегка переборщила с макияжем для обоих. В Леодории граждане обоих полов косметикой не пользуются (или пользуются так, чтобы никто не заметил), считая ее атрибутом иностранцев, актеров и рабов для удовольствия.

Кстати, у меня завелось два новых тега. «Мир Пяти нисхождений» — информация по миру, где происходит действие «Туриста» и, надеюсь, будут происходить действия еще нескольких моих вещиц. «Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы» — жизнь modern!версий моих персонажей в The Sims 2, на тот случай, если кому-то интересно взглянуть, как они выглядят в моем воображении.

@темы: Атталиан: на дворе XXI век, но мы тут все заигравшиеся реконструкторы, мир Пяти нисхождений

---

Угадайте, кто дописал очередную главу «Туриста»... Нда, плохая загадка, если учитывать, что «Турист» — это моя и только моя писанина.

Но сначала небольшое объявление. Мир, в котором все это безобразие происходит, развивается, и навстречу нам движется одно из моих любимых природных явлений: волна переименований. Я наконец-то определилась, что из себя представляет страна-основной противник Леодории, и теперь она больше не Никлетия. Теперь она называется Асарам-Элад. Название «Никлетия» (я слишком жадная, чтобы позволять отработанным названиям валяться без дела) переходит к Сазарату, который раньше звучал слишком уж экзотично. Если раньше вы не запоминали все эти названия, переименования не доставят вам дискомфорта, если запоминали, то у вас отличная память, поздравляю, запомните еще парочку, пожалуйста. Чтобы увидеть остальные переименования и вторую версию карты, не переключайтесь.

А теперь за дело!

Очень приятно, царь.

В пещеру вошли и выстроились полукругом еще несколько человек. Наконец, между ними оказался еще один. Почему ему оказывали особо уважение, Несидий так и не понял. Он был младше остальных и не походил на умелого бойца. Выглядел он как нищий актер, изображающий хатетианского богача. В обносках, которые когда-то были роскошными одеждами, но обветшали задолго до его рождения, и с движениями, которые скорее пристали не царскому сановнику, а передразнивающей его обезьяне.

– Повелитель… – начал один из воинов. У них было оружие, так что Несидий решил про себя называть их воинами – и передумал, «разбойники» тут явно подходило больше.

– Повелитель?! – воскликнула Ламишет, выхватывая кинжал. Несидий печально подумал о том, что же эти люди сделают с ним, когда она погибнет, защищая честь своего царя.

– Повелитель, – спокойно согласился главарь разбойников. – Надеюсь, ты вытащила этот кинжал, чтобы отдать его мне, девка. Поторопись, и я, может быть, не стану отрубать руку, которой ты осквернила вещь, предназначенную для мужчин.

– Я царская ишитен!

Главарь недоуменно посмотрел на одного из своих людей. Тот склонился и что-то тихо сказал.

– Пока Хатетом правили законные цари, о таком и подумать было нельзя! – смуглая кожа хатетианина от ярости стала почти белой. – Степняки вторглись в наши земли, свергли наших царей, надругались над нашими обычаями!.. А теперь я рассказываю это девке и чужеземцу. Отдайте ваше оружие тем, кто достоин его носить.

Несидий посмотрел на Ламишет. Если б гнев на самом деле обжигал, то сейчас от них с главарем остались бы только кучки пепла. Держа в одной руке кинжал, другой она сняла с пояса серповидный клинок, за который хатетианские воины брались только перед смертным боем… Умирать за доброе имя чужого царя очень не хотелось, но оставлять ее одну сражаться против всех было нельзя. Не после всего, через что они уже прошли вместе. Один из разбойников шагнул к ней…

– Ты заплатишь за свои слова, – медленно произнесла Ламишет, – но не сейчас.

Ее оружие зазвенело по полу пещеры.

– Чужеземец! – требовательно сказал главарь.

Несидий с облегчением отдал свой меч.

Их вывели из пещеры. Если бы он раньше догадался, что эта тропа была делом рук человеческих… Хотя буря не оставила им никакого выбора. Вот если попробовать бежать сейчас… Руки им связали кое-как, и позволили сесть на своих лошадей.

– Вы же не думаете бежать? – словно подслушал мысли Несидия главарь. – Запехти пустит в вас стрелу, прежде чем вы повернете коня не туда, куда указываю я.

Один из разбойников угрожающе потряс луком.

– А если вы с помощью какой-то чужеземной магии ускользнете от нас, – продолжил главарь, – то вас убьет пустыня. Степняки, может быть, и захватили несколько земель, но здесь по праву властвую я.

– Властвуешь? Кто ты вообще такой? – проронила Ламишет, кривя губы от отвращения.

– Кто я? Мне следовало бы казнить тебя за этот вопрос, но почти все мои подданные одурманены самозванцем, так что я буду милосерден. Я Небихет, Повелитель Четырнадцати земель Хатета, Четырех ветров и Трех рек, Равный богам, Сын Висиру, Брат и Возлюбленный Таманит, Победитель тысячи мужей и Супруг десяти тысяч жен.

Ламишет посмотрела на него так, будто увидела скорпиона. Не опасного, даже уже мертвого, но крайне мерзкого, наполовину разложившегося. Несидий ждал, что сейчас она скажет что-нибудь, и Небихет прикажет зарыть их в песок, оставив умирать от жажды, но она промолчала.

Они двигались по пустыне медленно, но уверенно, словно Небихет действительно был царем, обозревающим свои владения. На взгляд Несидия, пустыня вся была одинаковая: песок, скалы, редкие посеревшие трупы растений, – но остальные находили в ней дорогу безо всякого труда.

– Кто они? – наконец, решился он спросить у Ламишет.

Едущий рядом разбойник подозрительно покосился на него, но мешать не стал. Наверное, надеялся, что они выболтают что-нибудь полезное для главаря.

– Ты, должно быть, знаешь, что боги не позволяют одному роду долго править Хатетом, – все начиналось, как еще одна из ее историй, но сейчас Ламишет не уносилась мыслями куда-то вглубь веков, а настороженно поглядывала по сторонам. – И что предки нынешнего царя пришли из Степи. Боги послали их, чтобы спасти Хатет, когда он лежал в руинах, разодранный на несколько частей и разграбленный жадными царедворцами. Немало крови было пролито в те дни, но ты же помнишь, что я говорила тебе: это судьба каждого царя – проливать кровь ради своего народа. Когда новый царь опять объединил Хатет, он женился на дочери старого, и дети его вновь были детьми Висиру. Но некоторые знатные люди не приняли его, ведь он больше не позволял им грабить храмы и народ. Их изгнали в пустыню, и, как все считали, они давно вымерли. Но, похоже, солнце не убило их, только лишило разума. Этот безумец считает себя потомком первых царей Хатета, и такого святотатства…

– Понятно, – прервал ее Несидий, видящий, что наблюдающий за ними разбойник становится все злее и злее с каждым словом. – Посмотрим на его царство.

***

Они ожидали увидеть что угодно, но не это. Еще несколько пещер в скалах, сгрудившиеся вокруг колодца дома, но только не это.

– Воистину, боги помогали строить его! – воскликнула Ламишет.

– Теперь ты видишь, что твой царь – самозванец и святотатец?

Небихет ухмыльнулся во весь рот. Ламишет промолчала, пожирая глазами выплывший из-за горизонта храм. Иногда, чтобы привести человека к цели, боги толкают его на самые неожиданные пути. Если на то была воля богов, то, когда придет время, она дарует этому негодяю быструю смерть. Возможно.

В отличие от святилища, храм не дрогнул под разрушительными ударами времени. Он стоял посреди золотых песков, яркий и сверкающий, как драгоценность в царской сокровищнице. Даже издалека было видно, что он огромен – больше любого строения, что когда-либо возводили люди Хатета. Краски на его стенах сверкали, будто их нанесли вчера, а нарисованные ими фигуры были столь совершенны, что их не могли создать человеческие руки. Росписи рассказывали множество разных историй, одни из которых помнили по сей день, о других же давно забыли. Это было не просто здание, даже не просто храм – это было послание богов из тех времен, когда они ходили по земле.

Хотя солнце палило невыносимо, Ламишет почувствовала, как холодная змейка страха скользнула мимо сердца и ядовитыми зубами впилась в живот. Если Висиру оставил свой храм самозванцу, может быть, он действительно гневался на царский род? Но нет, просто это была ее судьба – вернуть утраченное и восстановить справедливость.

Разбойник с луком пристально посмотрел на нее, и Ламишет вдруг поняла, что улыбается.

Пока они подъезжали к храму, она краем глаза рассматривала колодцы, часть из которых оказалась засыпана, дома – целые, полуразвалившиеся и рухнувшие окончательно, – и редких людей, одетых в лохмотья. В самом храме их встретила целая толпа людей, но никто из них не носил оружия. Похоже, что бы ни воображал себе самозванец, он правил самое большее деревней и водил в бой шайку разбойников.

Две женщины приблизились к нему, опустились на колени и принялись вытирать его руки мокрым полотенцем. Толчок в спину не дал Ламишет дальше смотреть, как эти люди насмехаются над обычаями царского двора. И если бы совершенные ими святотатства заканчивались на этом…

Их вели по коридорам, и Ламишет обуевало презрение ко всему роду человеческому. В каждой комнате, в каждом углу побывали смертные, везде они оставили свой след. Этого не должно было случиться. Храм принадлежал богам, и если времени и пустыне было угодно приглушить его сияние, то пусть, но не людям, только не людям. Они со своей утварью, со своей одеждой, со своими взмокшими в раскаленном воздухе телами заполнили его, как черви – тело погибшего льва. Они жили, говорили, дышали, и с каждым мгновением добавляли частички к мерзкому осадку мимолетности, покрывшему стены, что явились из вечности. Ламишет хотелось, чтобы с небес сорвался божественный огонь и уничтожил здесь все, кроме самого храма и чуда, что хранилось где-то в его глубине. И если ей самой суждено было сгореть…

Ее снова толкнули, и она влетела в заставленную всяким хламом комнату. Ремешок ее сандалии за что-то зацепился, и она рухнула на пол.

– Там и оставайся, – засмеялся разбойник. – Когда повелитель придет поговорить с тобой, приветствуй его на коленях.

Несидия потащили дальше по коридору.

Ламишет поднялась и осмотрелась. Наткнись она на такую комнату в настоящем царском дворце, она бы решила, что нерадивые слуги собрали здесь мусор и забыли его выбросить. Но многие из вещей, от которых она сама приказала бы избавиться не раздумывая, были заботливо починены, почищены и расставлены так, чтобы их ветхость была не столь заметна. Со злорадством Ламишет осознала, что это могли быть и покои самозванца.

Вскоре появился и он сам. Он остановился, глядя на нее снизу вверх, уже без гнева, скорее с любопытством.

Служанки переодели его из дорожной одежды в то, что должно было быть придворным облачением, но он по-прежнему походил скорее на шута, чем на царя. Его многочисленные накидки были уложены так, чтобы скрыть заплатки и пятна, а прорехи на них были зашиты умелыми руками, но, приглядевшись, можно было понять, что эту одежду носил еще его прадед. Украшения самозванца, напротив, были слишком новыми и дешевыми, словно ему пришлось продать драгоценности его рода и заменить их на нечто, найденное на ближайшем рынке. Их могли сделать и жившие здесь ремесленники, но если эти люди иногда ездили в другие поселения, то Ламишет стоило узнать, как.

Вид украшений разозлил ее еще больше. Эта дешевка, это ничтожество жило здесь, оскверняя храм одним свои присутствием, в то время как законные правители жили и умирали, ни разу не вознеся в нем молитвы!

Самозванец заговорил, не зная, что в этот момент она мысленно сворачивает ему шею голыми руками:

– Ты знаешь, девка, что боги к тебе благосклонны?

Ламишет не удостоила его ответом.

– Ложный царь надругался над тобой, заставил предать свою женскую сущность – я же своей божественной властью верну ее тебе. Ты больше никогда не прикоснешься к оружию и будешь делать только то, что пристало женщине. Ты перестанешь пить заморское зелье, выйдешь замуж за мужчину, который согласится тебя взять, и родишь ему детей.

Ламишет с трудом удержалась от усмешки. Плохо же шли дела у этих людей, если даже давно потерявшая девственность женщина, отравленная леодорийским зельем, которое не давало ей забеременеть и которое обычным женщинам запрещалось пить под страхом строжайшего наказания, могла стать здесь женой и матерью.

– Что скажешь? Ты принимаешь свою судьбу сейчас или тебе надо сначала посидеть взаперти?

Ее судьба. Ламишет вдруг почувствовала, что что-то внутри нее разжимается, позволяя вздохнуть полной грудью. Этот безумец просто не знал, о чем говорит. Боги уготовили для нее судьбу – самую невероятную судьбу, что могла обрести женщина в этой земле. Боги провели ее по пути – такому извилистому, что не каждый бы решился окинуть его взором и не каждый бы поверил своим глазам после. Такого просто не могло быть, чтобы все должно было закончиться здесь.

– Мой царь вырвет твой язык и скормит его псам.

Тяжело вздохнув, самозванец позвал своих воинов.

– Заприте ее вместе с чужестранцем. Пусть подумает о своей судьбе. И о его тоже. Говорят, в Асарам-Эладе сейчас за раба-леодорийца дают в десять раз больше, чем за любого другого.

***

Когда он был маленьким, Несидий верил во всякие вещи... Невероятные, как он понял со временем. Что боги, и далекие небесные, и те, сверкающий корабль которых иногда садился рядом с Атталианом, смотрят на него и помогают. Что императрица и сенериссы, собираясь в храме Веллиды, думают, как улучшить жизнь всех леодорийцев. Что мать и старшая сестра знают, что ему следует делать, и всегда будут помогать ему. Что молодую бездетную девушку никогда не бросят в бой, из которого вернуться можно только чудом. Что ему, всю войну просидевшему в крепости на границе с Хатетом, никогда не придется унаследовать деньги своей семьи и ее долги, вторых гораздо больше, чем первых. Что мать никогда не будет смотреть на него отрешенно и с недоумением, словно спрашивая, почему из двоих ее детей не мог погибнуть именно он.

Во все это он когда-то свято верил. Во все перестал. А сейчас ему предстояло разувериться в еще одной истине. Истине, выбитой на золотых таблицах законов, хранящихся в храме Веллиды, истине, которую раз за разом подтверждали в договорах с варварскими вождями и южными царями: леодорийцы не бывают рабами. Может быть, где-то все так и было. Вот только власть Леодории простиралась не везде.

– Завела ж нас жизнь в такую дыру… – сказал Несидий вслух и сочувственно похлопал по ноге статую Висиру.

Статуя ничего не ответила, но Несидий и так давно понял, что боги не желают с ним говорить.

Его заперли в зале, который когда-то был главным в храме. Стены зала были расписаны с необычайной простотой, некогда наполнявшая его драгоценная утварь давно исчезла, но статуя Висиру, ростом в несколько человеческих, осталась нетронутой. Все ее украшения, от двух невероятной величины агатов, служивших ей глазами, до золотых сандалий, были на месте. То ли разбойники не решились ограбить бога, то ли просто не сумели.

Несидий не мог понять, почему его отвели именно сюда. Может, его решили принести в жертву божеству? Людей приносили в жертву только варвары, скрывавшиеся в самых глухих уголках мира, там, до куда не доставали длинные руки государств и законов, но вряд ли здешние разбойники были многим лучше варваров.

Пока что они никак не показывали своих намерений, и Несидий лениво размышлял, что бы он предпочел: смерть на алтаре или долгую жизнь в рабстве. Или вообще оказаться убитым на месте сорвавшейся с небес молнией. Или падающей звездой – Висиру, кажется, предпочитал ночное небо дневному. Хотя, возможно, он был милостивым богом и не стал бы наказывать чужеземца, вынужденного провести ночь рядом с его статуей. Стоило бы спросить Ламишет, прославился ли Висиру добротой, когда жил среди людей

Словно услышав мысли Несидия, Ламишет появилась в зале. Она держалась так, будто следовавшие за ней разбойники были не тюремщиками, а почетной свитой, но стук захлопнувшейся за ее спиной двери все равно звучал жестоко и неумолимо.

Одежда цела, лицо не заплаканное, в глазах ни капли страха, только гнев – холодный, смешанный с каким-то ужасающим спокойствием. Невероятная настолько, что Несидию стало немного не по себе.

– Наш народ говорит, что это к удаче – когда о тебе думают перед самым твоим приходом, – он был готов утешать ее, если ее спокойствие окажется притворным. – Удача нам понадобится.

Ламишет села перед ним на колени, взяла его руки в свои и сжала.

– Нам понадобится не удача, а смелость и терпение. Осталось подождать совсем немного. Тефехи придет за нами и приведет все царское войско.

Что? Она вообще не верила, что с ней может случиться что-то плохое?

– И что же ты думал обо мне, – продолжила Ламишет, – перед моим приходом?

– Что ты безумна, – Несидию на мгновение захотелось высвободиться из ее рук, и он даже попытался это сделать, но она сжала пальцы сильнее. – Что ты впервые вышла из царского дворца в день нашей встречи. Что я не понимаю, как ты вообще дожила до своих лет.

– Почему?

– Почему?! – Несидий слышал, что его голос звучит позорно высоко и непозволительно громко, но остановиться уже не мог. – Потому что никто не придет на помощь таким как мы!

– Таким как мы?

– Что толку в древности наших родов, если они давно обеднели и растеряли все влияние? Никого не волнует, что с нами происходит, живы мы или мертвы! Ни людей, ни богов! Кто ты вообще такая, чтобы Тефехи собрал воинов и отправился тебя спасать, а боги все это время защищали тебя?!

– Я? – переспросила Ламишет тихо. И расхохоталась так, что, кажется, даже каменные губы Висиру изумленно дрогнули. – Ты даже представить себе не можешь, чужеземец. Я – Висах-Шемем-Хатсет, Повелитель Двенадцати земель Хатета, Четырех ветров и Трех рек, Тот, чей взгляд повергает врагов на колени, а рука щедро одаряет друзей, Равный богам, Сын Висиру и Возлюбленный Таманит, Победитель тысячи мужей и Супруг десяти тысяч жен. Воздух этой страны – мое дыхание, ее вода – моя кровь, ее земля – моя плоть, и ее судьба – моя судьба.

Несидий не знал, что ему ответить. Она была безумна, одержима демоном, пробуждавшимся при приближении к храму. И все же… Это был Хатет. Если в жизни и случались чудеса, то где, как не здесь.

– Ты мне не веришь, – вдруг сказала Ламишет тихо и немного обиженно.

– Не верю.

– Гадаешь, как такое могло случиться? Что ж, слушай.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне

---

Почему в сетевой литературе героини так часто какие-то усредненно красивые? Это риторический вопрос, не надо мне рассказывать про патриархат и про качество работ многих сетевых авторов.

Описания ж должны не просто на картинку работать, а на образ. Сказать, что у героини были задорно торчащие косички и курносый нос — это понятно зачем нужно. Волевой подбородок — тоже. Что она была высокой крепкой дамой, способной постоять за себя (или, напротив, нежной и ранимой в душе, несмотря на внешность амазонки) — тем более. Но что должны дать читателю бесконечные «точеные фигурки», «роскошные гривы волос» и «чудесные голубые глаза»? Ну хорошо, героиня была симпатичной девушкой, и что дальше? Неужели самим не скучно описывать персонажей, лишенных индивидуальных черт?

Пы.Сы. Про случай, когда POV, влюбленный в героиню персонаж, любуется ее красотой, я не говорю, это отдельная история. Но и тут хотелось бы видеть, почему ему приглянулась именно она.

@темы: недоумение, графомания: самоанализ

---

Ветер в пустыне. Глава третья

И года не прошло! Нет, извиняться-оправдываться не хочу, просто едем дальше.

Хеб-сед — древнеегипетский «праздник хвоста», который с пышностью отмечался в тридцатый год правления фараона и затем, как правило, каждые следующие три года его царствования. Только женщина-фараон Хатшепсут отметила хеб-сед раньше этого срока, в шестнадцатый год своего правления. (Википедия)

И вот этот день настал. Они оставили позади маленький, едва вместивший их всех постоялый двор — последний за долгое время след человека на зыбких песках — и вступили туда, куда заглядывали лишь храбрецы и безумцы, те, кто грезил о давнем прошлом Хатета, времени, когда боги впервые спустились к людям. Тогда Висиру жил со своим народом и помогал ему возводить храмы и гробницы, заставляя огромные каменные глыбы летать по воздуху. Давно уже никто в Хатете не видел богов, дары их были потеряны, все усиливающиеся жара и засуха вынудили людей отступить на север, но величественные сооружения стояли крепко, и мысли о том, что может скрываться в покинутых землях, не давали мечтателям и охотникам за наживой спать ночами.

Мечтателям и охотникам за наживой, а также царю, Тенике — хотя ей ли гоняться за воспоминаниями, когда богов можно было встретить прямо на Атталиане, — и Ламишет. Сначала Несидий думал, что она в очередной раз отправляется на поиски заброшенного храма только по приказу царя, но потом понял, что ее ведет вглубь пустыни что-то еще, что-то, что он понять не может.

Хатетиане все оставались хатетианами, жителями древней и полной магии земли, но ни изо дня в день мрачнеющие царские воины, ни вечно испуганные женщины, ни неизменно спокойный и сосредоточенный жрец не были такими… Такими как Ламишет. Раньше она больше всего напоминала Несидию его соотечественниц: знающих, чего хотят, открыто ругающих Сенор, посмеивающихся над гаданиями и не отводящих глаза при встрече с живым богом, — теперь же она словно начала слышать какой-то для нее одной звучащий голос. Словно храм, скрытый где-то там, среди песков и скал, звал ее. Когда она говорила о нем, она была похожа то ли на пророчицу, то ли на героиню старинной песни, то ли на безумную.

Но Несидий был благодарен ей и за такие разговоры. Он привык переносить невзгоды, но здесь, в пустыне, где глазу и мыслям было не на чем остановиться, сам воздух, столь прозрачный в других местах, мутным стеклом искажал действительность, жара и слепящее солнце затуманивали разум и смешивали сон и явь. И каждый раз, когда Несидий был готов провалиться в забытье, до него доносился голос Ламишет, заставляющий снова и снова возвращаться в реальность.

Вот и сейчас Несидий словно проснулся, услышав, как она заговорила. На этот раз она даже обращалась не к нему, но пустыня как будто стала даже тише, чем обычно, и Несидий мог слышать каждое слово своих спутников.

Особенно одно, заставившее его прийти в себя окончательно. «Буря». Подъехавший к ним Тефехи все еще казался спокойным, но голос его чуть изменился, выдавая тревогу. Ламишет тут же растеряла всю мечтательность. Тефехи протянул ей какой-то свиток, на который она едва взглянула и принялась объезжать своих людей, громко выкрикивая указания. Теника последовала за ней, повторяя услышанное на родном языке.

Неподалеку от них находилось заброшенное святилище, в котором в старые времена паломники готовились увидеть храм, — в него должны были вместиться все они вместе с лошадьми. Вместиться и молиться, чтобы боги не сочли подобное за оскорбление, но защитили вновь ищущих здесь приюта людей.

***

Святилище оказалось небольшим — меньшим, чем ожидал и надеялся Несидий. Издалека оно больше напоминало груду камней — высокую и ровную, но каких только чудес не создавали заигравшиеся боги… И лишь приблизившись можно было разглядеть прочные, сложенные на века стены и смазанные ветром и песком барельефы, на которых остатки некогда драгоценной краски казалась всего-навсего небольшими пятнышками грязи. Возможно, когда-то святилище внушало паломникам благоговение своей красотой, но сейчас ничто не выдавало в нем благословенное богами место. Некоторые из путников разочарованно вздохнули, но на лицах большинства их них было написано облегчение. Леодорийцам позволили въехать в священное место первыми то ли из гостеприимства, то ли из осторожности. Ни земля не разверзлась под их ногами, ни молния не испепелила их, и хатетиане нерешительно потянулись следом.

Больше всего Несидия удивили лошади: они обеспокоенно ржали, но слушались всадников, никого не сбросили и не затоптали. Люди вели себя менее разумно: кричали, спорили и толкались. В святилище было душно и становилось теснее и теснее, и ссоры делали все еще хуже. «Я собиралась купить здесь парочку рабов, — пробормотала себе под нос Теника, — но лучше присмотрюсь-ка к коням». Впервые ее мысли совпали с тем, что думал Несидий, и он почувствовав к ней что-то вроде расположения.

И тут от входа донесся крик. Та женщина, хозяйка питейного заведения, изо всех сил пыталась протиснуться внутрь. Ее покрывало сбилось, волосы растрепались, а лицо было перекошено от ужаса. Хатетиане зашумели еще больше, и Несидий с трудом понял, в чем было дело.

— Поезжай назад, может, и убежишь от бури.

— Ложись у стены, да завернись в покрывало.

— Молись Висиру, добрая женщина, молись Висиру.

— Бросай лошадей и служанку, — сказал могучий воин, довольно поглаживая заплетенную в косички бороду, — для одной тебя место найдется. Мой конь силен и дальше понесет нас обоих.

Женщина чуть не бросилась целовать его сандалии.

— Господин, скажи свое имя, и я до конца жизни буду молить богов о твоем благополучии!

— Зачем? — усмехнулся воин. — Просто приходи ко мне сегодня ночью. И все остальные ночи, пока мы не вернемся в Элухмиш.

Кто-то из хатетиан засмеялся, кто-то возмутился.

— Она вдова, а не девица. А если б и была девицей, то ее отец отдал бы мне ее за мешок зерна.

По мнению Несидия, жизнь того стоила, но хатетиане, кажется, считали иначе. Женщина, только что метавшаяся в поисках помощи, поникла и начала медленно пробираться наружу. Ее вид задел в нем что-то, то, что сам Несидий считал давно отмершим. Ему хотелось хоть что-нибудь сделать. Выкинуть того воина наружу, чтобы женщина могла занять его место. Уйти самому. Но самым правильным решением было перестать ходить в театр и оставить подвиги и чудеса тем, кто мог себе их позволить. Он же должен слушаться Тенику, и не мешать хатетианам поступать так, как велят их обычаи. И лучше ему подумать о том, как не дать толпе себя раздавить. В святилище заходили последние кони и люди…

— Шепеум, — на пороге появилась Ламишет. Она зашла последняя, и место для нее нашли с нескрываемой неохотой, но без единого возражения. Из-за плеча у нее выглянула хозяйка питейного заведения, — оставайся. Я найду вас после бури.

Шум тут же прекратился.

— Госпожа, — крик Тефехи прозвучал в наступившей тишине особенно громко, — ты не можешь…

— Я могу, — отрезала Ламишет. — Могу это и много чего еще. Дождитесь меня.

Она запахнула посильнее свою накидку, развернулась и вышла. Все пораженно смотрели ей вслед.

— Нет, стой! — Тефехи бросился за ней, но тут же остановился. — Мы не можем отпустить любимую ишитен царя одну!

Никто из хатетиан не вызвался последовать за ней.

— Теника, — шепнул Несидий, — позволь мне…

— Любимая ишитен, значит… — протянула Теника. И крикнула: — Мой человек поедет с ней!

Хатетианские воины так обрадовались добровольцу, что даже не ругались, когда он пробирался к выходу. А Несидий в это время гадал, чего же хотела от него Теника.

***

— Тефехи не мог послать за мной тебя, — сказала Ламишет, когда Несидий догнал ее.

Увидев его, она лишь чуть придержала коня и припустила во весь опор, как только они оказались рядом. От скорости ветер свистел у них в ушах, но в самой пустыне теперь царило полное безмолвие, словно все, что только могло издавать здесь звуки, спряталось в ужасе перед надвигающейся бурей.

— Он не посылал. Я сам вызвался! — крикнул Несидий с затаенной гордостью. Обычно он стыдился своего безрассудства — в те редкие мгновения, когда позволял ему овладеть собой, — но в этой проклятой стране действительно все шло не так, как обычно.

— Сам? Почему?

— Может, я влюблен. Или просто умен.

— Умен?

Ламишет даже остановилась, чтобы выслушать его объяснение.

— Ты знатная хатетианка, телохранительница самого царя. Ты бы не подвергла свою жизнь опасности ради… — Несидий помахал рукой, не зная, как лучше назвать ту женщину, чтобы не обидеть Ламишет.

— Шепеум.

— Да, Шепеум. Ты была в этих местах не раз и наверняка нашла какое-то еще укрытие. И я лучше пережду бурю в нем с тобой, чем в том святилище вместе с… Ними всеми.

Ламишет гордо выпрямилась и сказала холодно:

— Висиру защитит меня. Боги хранят меня… Для другого.

Во всяком случае, когда он погибнет в буре, подумал Несидий, виноват в этом будет он сам. Мог бы и вспомнить, что имеет дело с хатетианкой.

— Ты правда про нее не знал?

— Про что? — Несидий перестал вспоминать молитвы, которые помогут ему найти подобающее место в царстве мрачной Снатии, и посмотрел на Ламишет. Выражение ее лица неуловимо изменилось.

— Про пещеру неподалеку. Ты просто взял и угадал?

— Говорю же, я умен.

Ламишет ничего не ответила, просто сделала знак следовать за ней и поскакала дальше.

Несидий усмехнулся. А ведь ему говорили, что ум в мужчине отпугнет любую женщину…

***

Они добрались до пещеры как раз вовремя. По тропе к ней можно было провести лошадей, она была неглубокой, но ее изгиб надежно защищал от начавшейся снаружи бури. Несидий смотрел на огонь закрепленного меж камней факела и пытался справиться с плохим предчувствием: слишком уж легко они отделались.

— Так кто она тебе? — наконец, спросил он у Ламишет.

— Она?

— Шепеум. Молочная сестра? Любовница?

Ламишет чуть не уронила бурдюк с водой, который придирчиво рассматривала.

— У нас такое встречается, — поспешил сказать Несидий. — Я не хотел тебя оскорбить.

— Леодорийцы… Я отдавала долг. Длинная история… Может быть, я когда-нибудь расскажу ее тебе, но не сейчас. К тому же… Ты знаешь, как появилась великая Хеппали?

Как вообще появились реки? Несидий понятия не имел. Когда-то, еще в детстве, он задавал такие вопросы матери, но она все время отвечала, что о подобном пристало рассуждать жрецам, а ему надо пойти и поупражняться с мечом, если он не хочет остаться без обеда. Тогда было очень обидно, но в том, что задающие слишком много вопросов часто остаются без обеда, он убедился.

— Давным-давно, — видя, что Несидий не собирается отвечать, продолжила Ламишет, — еще до того, как степняки впервые пришли сюда, вся вода в Хатете исчезла. Царь, как самый сильный и мудрый из людей, отправился ее возвращать. Долго шел он, пока не подошел к горам — тем самым, которые уходят в Степь. Там он встретил чудовище с тысячей светящихся глаз и железными зубами.

Хатетиане до недавнего времени не знали железа вообще, о чем Несидий и сказал. Наверное, матери следовало его еще и бить почаще.

— Чудовище было сделано не людьми. Боги послали его, чтобы испытать наш народ и царя.

— И что царь?

— Царь сразился с ним и победил. И вошел в его дом. Вода была спрятана там в самой дальней комнате, и чтобы пробраться в нее, царю пришлось пройти бесчисленное множество ловушек. Самой последней была стена движущихся мечей. Как ни старался царь, он не мог их обойти. Тогда он встал прямо под мечи, и как только они обагрились его кровью, раздался гром, молния разбила последнюю дверь, и вода была свободна. Часть ее вернулась в старые реки, но та, что смешалась с кровью царя, потекла по новому руслу и превратилась в Хеппали. Так благодаря его жертве наш народ до сих пор может жить на своей земле.

Точнее, пустыня окончательно поглотила не весь Хатет, а только некоторые его земли. И продолжает наступать. Несидий подумал так, но ничего не сказал. Ламишет опять казалась вдохновенно-безумной, и отблески огня на ее лице заставляли его выглядеть зловеще, словно это было лицо не живого человека, а статуи хатетианского божества, равнодушно взирающего на сжигаемые перед ним жертвоприношения.

— Народ обязан беспрекословно слушаться царя, но царь должен быть готов в случае нужды умереть за свой народ.

Ее голос звучал низко и глухо, и Несидий отвернулся. Если он в такие моменты будет видеть и слышать ее одновременно, то, чего доброго, начнет побаиваться своей случайной любовницы.

— Ты не царь, а одна женщина — это не весь народ, — осторожно сказал он.

— Я служу ему. И я не умерла, — теперь в голосе Ламишет вновь зазвучало что-то человеческое. — Боги всех народов учили, что сильные должны помогать слабым. Вашего тоже.

— Я не знаю, будет ли мне куда пойти, когда я вернусь — или мой дом продадут за долги. Незаконно, конечно, но кто будет слушать меня, если против меня выступит богатая жрица? И императрица ничего не сделает для меня. Ни-че-го. Ее не волнует, где я буду жить, буду ли жить вообще или умру. До тех пор, пока не начнется очередная война — вот тогда моя жизнь будет важна для императрицы, она потребуется, чтобы пожертвовать ей. А если я не погибну, тогда мне точно будет некуда вернуться, потому что война не уменьшит моих долгов, лишь добавит новые.

Сказав это, Несидий почувствовал неожиданную горечь. Все это было давно понятно, но теперь, когда он произнес это вслух, осознание навалилось на него. Он был один в этом мире. Родня не могла дождаться его смерти, чтобы соединить его скудное имущество со своим, еще более скудным. Он числился в воинском братстве — одинокий наемник не прожил бы долго, не говоря уже о заработках, — но и только. Для императрицы он был всего лишь солдатом, которого можно отправить усмирять варваров или завоевывать какое-нибудь дряхлое южное царство. Боги… Он был не настолько глуп, чтобы считать, будто они правда слышат его молитвы.

— Ты святотатствуешь, — несмотря на жесткость ее слов, говорила Ламишет не зло, скорее устало и немного печально, — но все люди могут ошибаться. Когда-нибудь ты поймешь…

«Ерунда», — подумал Несидий, но возражать не хотелось. Ламишет коснулась его волос, пытаясь утешить, и он с готовностью подался навстречу ее руке. Пусть это не продлится долго, но пока что они будут вместе.

***

Разбудили их голоса.

— Тефехи тоже знал об этой пещере, а? — спросил Несидий, протирая глаза.

Ламишет посмотрела на него озабоченно.

Он вряд ли узнал бы многих из хатетиан по голосу, но когда внутрь ступил первый из говоривших людей, Несидий мог точно сказать, что видит его первый раз в жизни.

Бонус. А в качестве бонуса у нас сегодня обалденная прог-фолк группа из Туниса.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне

---

Ветер в пустыне. Глава вторая

И года месяца не прошло... А, нет, как раз прошел. Словом, я вроде бы вышла из спячки, так что продолжаем писанину.

Да, это экспозиция во второй главе. А почему бы и нет?

На всякий случай автор хочет торжественно напомнить, что действие происходит в типа древнем мире и для героев нормально быть сексистами, расистами, поддерживать рабство и так далее; автор не разделяет всех идей всех героев; и автор, и герои любят и умеют художественно врать.

I don't like sand...

Висах-Шемем-Хатсет, Повелитель Двенадцати земель Хатета, Четырех ветров и Трех рек, Тот, чей взгляд повергает врагов на колени, а рука щедро одаряет друзей, Равный богам, Сын Висиру и Возлюбленный Таманит, Победитель тысячи мужей и Супруг десяти тысяч жен, Тенике не понравился. За все то время, которое она провела в тронном зале, он всего несколько раз пошевелился и что-то произнес. Он сидел на возвышении, и разговаривать с ним следовало, опустив глаза. Его волосы были скрыты высокой золотой тиарой, тело – несколькими слоями одежды, а лицо напоминало ярко раскрашенную маску. Разглядеть в нем человека со своими мыслями и желаниями было невозможно. Тенике даже подумалось, что сановники могли бы подменить его или вовсе усадить на его место деревянную куклу – и их обман вскрылся бы далеко не сразу.

Но сейчас она даже завидовала царю, который мог сидеть неподвижно в своем дворце. Было невыносимо жарко. Солнце уже встало и теперь грело землю с новыми силами, словно пытаясь сейчас подарить ей все то тепло, которое не смогло отдать ночью. Накидка делала все только хуже. Ее, расшитую золотом и украшенную бахромой, преподнесли Тенике в знак уважения и заботы, но она все равно оставалась тяжелой и неудобной. Хатетиане уверяли, что она защитит от безжалостных солнечных лучей, но Теника была уверена, что броня от столь легкого оружия должна весить меньше. Жаль, что бросить такой ценный подарок прямо тут было нельзя – мало ли что про нее могли подумать эти хатетиане.

Они расположились поодаль небольшой, но шумной толпой. Люди переговаривались между собой на множество голосов, снаряжение звенело и стучало, поджарые выносливые лошади встревоженно ржали. Несмотря на окружавших ее телохранителей, Теника чувствовала себя покинутой. Будь на то ее воля, она бы уже поговорила с каждым хатетианином, узнала, что заставило его отправиться в этот поход, постаралась угадать, что он за человек. Но нет, сам вид жрицы, запросто болтающей с простолюдином, заставил бы хатетиан навсегда потерять к ней всякое уважение. Те двое, с кем ей можно было говорить как с равными, сейчас объезжали своих людей, проверяя что-то и раздавая им последние указания. Скучно…

Появился Несидий. Выглядел он так, будто в попытках проснуться вылил себе на голову кувшин воды прямо из Хеппали, но и это ему не помогло. Теника заботливо спросила, не заболел ли он. Половину своих людей она оставляла здесь, в Элухмише, так что если ему нужна была помощь жреца… Что? Куда госпожа собралась ехать? Конечно же, в пустыню, искать заброшенный храм Висиру.

– Госпожа… – Несидий был спокоен и очень серьезен. Так говорят, когда пытаются втолковать что-то неразумному ребенку и притвориться, будто его мнение тоже важно. – Я должен сделать все, чтобы тебя защитить.

– Когда его храм покинули, Висиру был в гневе. Он послал на землю засуху и голод – и как раз тогда в Хатет вторглись степняки… Едем!

Завидев повернувших к ней двоих хатетиан, Теника натянула поводья. Несидий горько вздохнул, и она чуть не рассмеялась вслух. Бедняга явно надеялся отговорить ее.

– И с чего ты взяла, госпожа, что у нас, чужеземцев, это получится лучше, чем у хатетиан? – крикнул он ей вслед и бросился догонять.

– А они, – Теника махнула рукой в сторону в сторону сгрудившихся вокруг жреца храмовых воинов, – по-твоему, пожелать нам удачи сюда приехали? Повелитель двенадцати земель Хатета уже который раз посылает лучших своих людей искать святилище! Тефехи – верховный жрец Зимнего храма Висиру. А это Ламишет…

Теника запнулась, глядя на Несидия. Его лицо изменилось так, будто он увидел одного из духов, про которых рассказывал. Но к ним всего-то подъехала ишитен. К удивлению Теники, обратилась она к Несидию:

– Я же говорила, что сама тебя найду.

А вот это было любопытно.

Но что бы ни связывало Несидия с ишитен, он продолжал упорствовать.

– Хорошо, госпожа, они не дадут нам заблудиться в пустыне, но мы-то им зачем? Чтобы не резать лошадей, когда закончится вода и пища?

Теника кисло улыбнулась.

Самостоятельные мужчины всегда ей нравились. Если они были достаточно умны, чтобы говорить на народном собрании, то стоило позволить им это делать. Кое-кто в Сеноре был против, но кого интересовало мнение вросших в свои мраморные скамьи старух? В такое-то время, когда леодорийская армия завоевала полмира, в Атталиан стекались люди и вещи со всех концов земли, а будущее не обещало ничего, кроме новых знаний, новой славы, новых богатств и новых удовольствий.

Конечно, благодарить за это следовало богов, императрицу, Сенор и умелых военачальниц, но раз на полях сражений свою кровь проливали в основном мужчины, можно иногда было послушать и их. Теника отмахивалась от тех, кто говорил, что если дать мужчинам слишком много свободы, они станут наглыми и уродливыми, как варвары, а потом доберутся до власти и обрушат империю. И когда она узнала, что один из ее телохранителей уже несколько лет обходится без покровительства матери, жены или сестры, она скорее обрадовалась. Но оказалось, что он не только умный, смелый и может многое рассказать, но и слишком любит спорить. Даже на глазах у хатетиан. Об этом стоило подумать.

А пока что Теника не стала утруждать себя ответом, просто сказала Несидию взять лошадь и молча следовать за всеми ними.

Только за этот день, пока не село солнце, им предстояло проделать неблизкий путь до постоялого двора. Пока это возможно, они постараются ночевать под крышей. Там, на бескрайних просторах пустыни, не будет и этого.

***

Ламишет задумчиво смотрела на то, как Несидий морщится, стоит чему-то прикоснуться к его плечам или рукам. Долгое путешествие леодорийцев на корабле позволило им привыкнуть к тому, что хатетианские боги заставляли солнце вставать каждый день, но не к его опаляющим лучам. Ламишет вспомнила, как впервые услышала о том, что над Атталианом солнце движется медленнее, чем над всеми остальными землями, и день там длится целый год. Она тогда решила, что над ней смеются, но с тех пор многие купцы говорили ей, что это правда. А потом она впервые встретила самих леодорийцев, и с тех пор считала, что в их стране возможно что угодно. И ожившие боги из старинных преданий, и теплые зимы на далеком севере, и правители, слушающие толпу, но не теряющие власть… Даже мужчины и женщины были там какие-то неправильные. Ламишет и сама была неправильной, и давно уже с этим смирилась, и все же целый народ…

Но раз их боги были довольны, то и Ламишет решила об этом больше не думать. И если обращаться с леодорийцами следовало не так, как с обычными мужчинами, ей же, не бывшей обычной женщиной, было лучше. Так что она потребовала у хозяина постоялого двора принести горшок сыворотки и просто пошла к Несидию.

***

Они все: и леодорийцы, и хатетиане, – расселись в самой большой комнате на нижнем этаже. Девчонка, которую они взяли с собой, чтобы она готовила – кажется, в Элухмише она владела питейным домом – закончила прислуживать за ужином и поднялась наверх. Теника твердо решила, что уж ее-то отсюда никто не прогонит.

К тому же другая бывшая с ними хатетинка, ишитен по имени Ламишет, не собиралась никуда уходить. Как выяснилось, она действительно уже встречала Несидия, и сейчас хотела продолжить знакомство. Она помогала ему намазать сывороткой ожоги от солнца… Поначалу, во всяком случае. Они расположились подальше от пылающего очага, в полумраке, но Теника все равно исподтишка разглядывала их.

Ладони Ламишет, только что лежавшие на плечах Несидия, скользнули по его груди, медленно прошлись по животу и остановились на бедрах, там, где ткань повязки сползала, обнажая светлую кожу. Несидий повернулся, что-то тихо сказав, и его тело изогнулось, напряглось под сжимавшими его пальцами Ламишет. Та засмеялась и вдруг крикнула на всю комнату:

– Жрица!

Теника постаралась не показать, что ее застали врасплох. Она не стала пугливо отводить взгляд, а, напротив, посмотрела прямо на говорившую. И снова залюбовалась двумя сплетающимися телами, смуглым и светлым. Перед отъездом обратно в Леодорию стоит раздобыть парочку рабов из местных – здесь все еще продавали в рабство должников и их семьи.

– Жрица, – продолжила Ламишет, – обычаи твоей страны удивительны и непонятны, но боги благоволят вам. Говорят, к вам они спускаются с небес постоянно, а мы не видели их уже много лет. Вы правите варварами, на землях Аусса не осталось жителей, кроме ваших поселенцев, а асарам-эладский царь боится вас. Наша же слава давно в прошлом. Расскажи, жрица, почему боги выбрали вас? Как вам удается сохранять их любовь?

Теника на мгновение задумалась. Что ж, хорошо. Она расскажет им, как появилась их империя, покорившая половину мира. А о том, что боги стали прилетать в Атталиан все реже, говорить не обязательно.

***

Леодорийцы назвали их айлекиями – пришельцами издалека. Как далеко находился их дом, никто не знал. Даже те из смертных, кого айлекии пускали на свои железные корабли, плывущие по воздуху, словно по воде, не поднимались так высоко в небо. А уж увидеть вблизи солнце, бывшее, как говорят, огромным боевым кораблем самой Веллиды, люди даже не мечтали. Хватало и сказаний о том, как богиня когда-то сама ходила среди них.

Тогда не существовало еще леодорийцев, их родной остров не назывался Атталианом, не был заложен город с тем же названием. Лишь несколько племен, не знавших ни государства, ни письменности, пытались выжить в постоянном холоде и мраке. Атлалии были слабейшим из них… До тех пор, пока Веллида в окружении других богинь и богов не спустилась с небес. Она спасла атлалиев от гибели, и они назвали ее своей матерью. Сердце богини склонилось к ее новым детям, и она осталась с ними на долгие годы. Она учила их засевать поля и пасти скот, ковать орудия труда и оружие, строить города и дороги, записывать слова и поклоняться богам.

От девочки, что первая нашла корабль богини в лесу за поселением атлалиев, пошел императорский род, но Веллида была добра и мудра, она не хотела борьбы за власть и крови, и поэтому повелела правительнице всегда советоваться со своим народом. Поэтому же она одаривала женщин, которые кормили и лечили, а не мужчин, которые охотились и воевали. Из-за даров Веллиды править атлалиями стали женщины, и богиня сказала, что если от этого зла в мире станет меньше, пусть отныне так оно и будет.

А потом она покинула их, но оставила после себя солнечные кристаллы – те, что до сих пор освещают и согревают Атталиан так, что он будто бы находится рядом с Ауссом, а не севернее Икелики. Те, что позволяют работать многим чудесным приспособлениям, оставленным богами. Многие тайны древности теперь забыты, но не все, далеко не все. Айлекии на своих летающих кораблях все еще спускаются на Атталиан, и пусть среди них нет великих богов, подобных Веллиде, они все еще помогают его жителям.

И дети богини готовы делиться ее дарами с остальными. С тех пор, как воинственные леодии, что раньше главенствовали на острове, явились к атлалиям и предложили им союз, многое изменилось. Появился разделенный на сословия, но единый леодорийский народ. Леодорийцы покорили весь Атталиан, пересекли океан, завладели землями варваров и Ауссом. Конечно, они всегда свято чтили заветы богини и не нападали первыми, но в обиду себя не давали никогда. Тем, кто начинал войну, стоило бы корить себя за дерзость, но леодорийцы к тому же всегда были милостивы к побежденным. Варварам так и вовсе лучше было жить в составе большой и сильной империи, а не прозябать в дикости…

Теника оглядела комнату. Все слушали внимательно, кто-то с недоверием, кто-то с восторгом. У Ламишет горели глаза. А вот Несидий делал вид, что его замучил кашель. Знать бы, что он будет рассказывать ишитен этой ночью…

Бонус. В качестве исключения у нас сегодня будет композиция из саундтрека к «Звездным вратам». Потому что я могу экспозиция.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне

---

Хочу написать что-то с чистым, беспримесным хэппи-эндом. Ну ладно, пусть не с чистым, пусть по ходу повествования случится что-нибудь нехорошее, что герои так и не смогут исправить, но в конечном счете пусть все будут живы, здоровы и счастливы. Или хотя бы главные герои.

Нет, не умею. Посмотрела на свои фички, перетряхнула роящиеся в голове идеи... Ни-че-го. Даже то, что на первый взгляд закончилось хорошо, имеет или эпилог, который все портит, или (намек на) продолжение, где обязательно случится какая-нибудь гадость. Ну что я за человек-то такой?

@темы: недоумение, нытье, графомания: самоанализ, пара слов о себе

---

Каждый раз, когда пишу (или думаю) про свой Хатет, понимаю, что люблюнемогу «Законы Хаммурапи».

Кстати, в сцене в питейном доме (долго думала, как бы его там обозвать, так и не придумала; стандартный вариант — «шинок» — мне не нравится из-за национального колорита; таверны я еще худо-бедно могу потерпеть в псевдоантичной Леодории — хотя римские таберны были не тем, что мы сейчас под этим словом обычно понимаем, — но не в псевдовосточном Хатете; а самостоятельно выдуманными словами я стараюсь текст не перегружать, хотя ощущаю в них постоянную потребность), так вот, в сцене в питейном доме имеется отсылка к этой статье:

(§ 109) Если шинкарка, в доме которой собирались преступники, не схватила этих преступников и не привела их во дворец к властям, то эта шинкарка должна быть убита.

И я уже, кажется, говорила, что мечтаю когда-нибудь прочитать написанный на соответствующем материале детектив про героическую шинкарку, ловящую преступников. Или про махинации с беглыми рабами. Или про коварные семейства, «сыновья человека» из которых проворачивают что-нибудь, пользуясь юридической неграмотностью окружающих. Но, кажется, так никогда и не прочитаю.

Пы.Сы. А покрывала на хатетианках — это отсылка не к мусульманским обычаям, как можно подумать, а к «Среднеассирийским законам».

Женщины, будь то замужние, будь то вдовы (?), будь то ... выходя на улицу, пусть не держат своих голов незакрытыми. Дочери человека ... будь то покрывалом, будь то одеждой, будь то ... должны быть закрыты, пусть они не держат своих голов незакрытыми. ... не должны закрываться, но, когда они одни выходят на улицу, они должны быть закрытыми. Наложница, которая ходит по улице со своей госпожой, должна быть закрыта.

И немного кровавых подробностей.

Храмовая блудница, которая взята замуж, на улице должна быть закрыта, но та, которая не взята замуж, на улице должна быть с непокрытой головой, она не должна быть закрыта. Простая блудница не должна быть закрыта, ее голова должна быть открыта. Тот, кто увидел закрытой простую блудницу, должен ее схватить, представить свидетелей и притащить ее ко входу во дворец. Не должно забирать ее украшений, но схвативший ее может забрать ее одежду. Ей должно дать 60 палочных ударов и облить ее голову смолой. Но если человек увидел простую блудницу закрытой и отпустил ее, не привел ее ко входу во дворец, этому человеку должно дать 50 палочных ударов, донесший на него может забрать его одежду, ему должно проткнуть уши, пропустить через них веревку и завязать ее на его затылке, и в течение месяца он должен исполнять царскую работу. Рабыни не должны быть закрыты; кто увидел закрытую рабыню, должен схватить ее и привести ко входу во дворец. Ей должно отрезать уши, а схвативший ее может забрать ее одежду. Если же человек увидел рабыню закрытой и отпустил ее, не привел ее ко входу во дворец, и его в том клятвенно обвинили и уличили, ему должно дать 50 палочных ударов, ему должно проткнуть уши, пропустить через них веревку и завязать ее на его затылке, донесший на него может забрать его одежду, и в течение месяца он должен исполнять царскую работу.

@темы: я не историк, я только учусь, графомания: самоанализ, ветер в пустыне

---

Ветер в пустыне. Глава первая

Народ, вы уже заметили у меня нездоровое стремление обламывать... А... Ладно, читайте и узнаете.

Вы привлекательны, я чертовски привлекателен...

Оказавшись в горячем воздухе Хатета, где приносимые огнедышащим ветром пески мешались с безжалостными солнечными лучами, Несидий впервые обрадовался тому, что родился воином, а не жрецом. Это позволяло ему стричь волосы короче, на уровне плеч, и носить короткую солдатскую тунику, не прикрывающую колени. Тенике в драпировках пеплума было гораздо хуже. Она то и дело передергивала плечами, пытаясь отклеить прилипавшую к спине ткань. А ведь ей даже не приходилось идти самой — царь прислал почетной гостье открытые носилки с восемью рабами.

— И почему только мы не могли ехать по суше? — спросила она, начиная приходить в себя после путешествия.

Несидий даже не стал ей отвечать, представив путешествие через земли, еще не оправившиеся от последней войны. Если на море сейчас владычествовали леодорийцы и разношерстные шайки пиратов, от которых можно было б откупиться, то через бывший Аусс бежали осколки некогда великой армии Асарам-Элада. Страшно было даже представить, как они могли бы отплатить за унижение посланнице Леодории. И никто бы не решился сопровождать ее в таком путешествии.

Они медленно продвигались по широкой улице, такой, что на ней разъехались бы несколько колесниц. Предыдущий царь нанял зодчих со всего мира, чтобы отстроить пострадавшую при пожаре столицу, так что теперь южная роскошь сочеталась в ее облике с северной четкостью и гармонией. Кругом стояли дома самых богатых и знатных горожан, вдалеке можно было расслышать журчание воды в каналах, а кое-где встречавшиеся деревья с налитыми финиками отбрасывали спасительную тень. Под стать улице были двигавшиеся по ней люди. Даже шедшие пешком были разодеты в яркие одежды и увешаны золотыми украшениями, а по сторонам поглядывали с нескрываемым презрением.

Теника окликнула Несидия.

— Чем я им не нравлюсь?

Несидий хотел было сказать, что они на всех так смотрят, но потом обернулся и кивком указал на противоположную сторону улицы.

— Вот там идет добропорядочная хатетианка.

Величественная женщина, с ног до головы закутанная в тонкое покрывало, важно выступала в окружении служанок и евнухов.

Теника молча отвернулась. О том, как обращаются хатетиане со своими женщинами, она не могла не знать, даже если была совсем глупа. Один ее вид должен был показать царю и его сановникам, что Леодория пусть и стремится к миру с Хатетом, но не позволит никому диктовать свои условия. Если она стремится, конечно.

— Мы приближаемся ко дворцу, господин, — сообщил Несидию их проводник-хатетианин. Теника недовольно глянула на него, но промолчала. А через мгновение и думать забыла о нанесенном ей оскорблении, увидев царский дворец.

Рядом с ним все остальные дома, даже самые роскошные в городе, казались жалкими лачугами. Скромное жилище леодорийской императрицы после такого зрелища даже стыдно было называть дворцом.

Огромное здание возвышалось на другой стороне широкой площади, но уже было готово нависнуть над путниками, осмелившимися приблизиться к нему еще на пару шагов. Крыша возносилась к самому небу на колоннах, напоминавших многолетние деревья, сохранившие еще, впрочем, свежую стройность. Они были изрезаны самыми затейливыми барельефами, которые только мог породить изощренная южная фантазия. Стены, расписанные сценами из жизни великих владык прошлого, превосходили своей яркостью и посмевшие оказаться рядом дома, и кипевшую внизу пеструю толпу. Но главным — самым безумным — украшением дворца были окружающие его сады. Не просто несколько пальм, которые богачи обычно высаживали в своих внутренних двориках. Несметное множество деревьев, кустов и трав раскинулось по ступенчатым террасам в основании дворца, свешиваясь с них, слово стремясь выплеснуться прямо на площадь. Их яркая зелень, казалось, тянула из земли всю воду, которая могла бы служить для орошения полей, утоления жажды… Да мало ли для чего может пригодиться вода в пустыне? Но хатетианские цари предпочли воздвигнуть этот живой памятник своему могуществу, своей власти над подданными, выходящей за рамки разума и необходимости, своей расточительности людей, которые не знают нужды даже тогда, когда все вокруг умирают от голода.

Когда тень дворца накрыла их, Несидий вздрогнул. Окружающее его великолепие не только резало непривычный глаз, но и пугало, будто пышные сады царя были напоены не водой, а кровью.

Теника спрыгнула с носилок, не успели рабы их до конца опустить. Она кивнула Несидию — иди.

Об этом они договорились еще на корабле. Далеко не всех сопровождающих леодорийской посланницы сочли достойными войти под дворцовые своды и увидеть царя. Те, кто не оказался достаточно удачлив, должны были незаметно уйти, едва завидев окованные золотом двери, способные пропустить целое войско. Оставалось только гадать, желала ли Теника избавить хатетианских царедворцев от неприятной обязанности или не дать им еще один повод себя унизить. Все равно от Несидия сейчас больше ничего не зависело.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он скользнул вдоль дворцовой стены, выбрался из заполнявшей площадь толпы и свернул в узкий проулок. С тем, что его не желали видеть в домах вельмож и правителей, он смирился уже давно. Главное, что до утра он Тенике не понадобится. И пусть Хатет славился своими храмами и дворцами, по-настоящему знакомиться со страной следовало вовсе не в них. Питейный дом, недорогой, но не пользующийся дурной славой, годился для этого куда больше.

***

Выбравшись в район, заселенный городской беднотой, Несидий вскоре отыскал приличное на вид заведение: маленький домишко, сделанный из кирпича-сырца, не шел ни в какое сравнение с каменными дворцами, но и не был похож на полуразвалившуюся лачугу. Содержала его, как это было принято в Хатете, вдова, которой покойный супруг ничего не оставил. Еще совсем молодая, худенькая, она была совсем не похожа на властных и крикливых леодорийских содержательниц таверн. Ее тихий голос, отдающий робкие распоряжения сбившимся с ног рабыням и служанке, заглушался посетителями. Было шумно, но Несидию это даже понравилось. Если найти подходящее место, можно было устроиться так, чтобы не привлекать внимания гуляющих ремесленников и съехавшихся со всей округи крестьян.

Когда он только зашел, на него оборачивались: слишком уж светловолосый и светлокожий леодориец в тунике и плаще выделялся на фоне темноволосых смуглых хатетиан, большей частью полуголых. Но Несидий, купив дешевого вина и присмотрев самый маленький стол в углу, сел за него и застыл, почти не шевелясь, так что вскоре все перестали обращать на него внимание и вернулись к своим разговорам.

Несидий, несмотря на свою неспокойную жизнь, всегда отличался умением тихо сидеть и наблюдать, иногда погружаясь в собственные мысли. А сейчас он еще и смертельно устал.

Он просидел так долго — скорее всего, не только Теника покинула дворец, но и хатетианский царь давно удалился в свои покои, окруженный жрецами и слугами, — а вставать по-прежнему не хотелось. Дневной зной начал сменяться вечерней прохладой, приятно скользнувшей по натруженным ногам, а мерный гул толпы усыплял не хуже, чем дешевое вино.

Пора было уходить. Непроглядная темнота хатетианской ночи только начала сгущаться, но ее полупрозрачность была обманчива. Еще немного, и Несидию придется бродить во тьме по почти незнакомому городу. Он уже поднялся со своего места, но тут же сел обратно. Появился новый посетитель, точнее, посетительница — и какая!

Она была без покрывала, как продажная женщина, но ее одежда не могла принадлежать проститутке — слишком простая и в то же время дорогая. А когда незнакомка повернулась, на ее бедре тускло блеснула рукоять длинного кинжала. Несидий впервые видел вооруженную хатетианку.

По ее движениям было видно, что обращается с оружием она куда лучше, чем некоторые леодорийки, которые носили его лишь из-за принадлежности к леодиям, воинскому сословию.

«Ишитен», — пронесся шепот между столов.

Несидий принялся вспоминать, что значит это слово. Ишитен считались не совсем женщинами, но и мужчинами тоже не были. Ими становились те девушки, которые были слишком бедны, чтобы найти подобающего мужа и принести ему приданое, но слишком знатны, чтобы пойти в проститутки или умереть от голода. Кажется, как-то давно такая женщина спасла царя, и с тех пор ишитен составляли один из отрядов царских телохранителей. Хатетиане, уверенные, что женщины не могут быть хорошими воинами, никогда не считали их серьезной силой — и это не раз помогало царю быстро расправиться с врагами.

Несидий, которому с детства прививали почтительное отношение к женщинам, недоумевал, как эти случаи ничему не научили хатетиан, но, похоже, эти люди были готовы скорее не поверить своим глазам, чем отказаться от того, что считали истинным. Вот и сейчас пьяный ремесленник привстал и крикнул:

— Эй, девка! Двадцать тетов за ночь, нас тут трое!

Ишитен, презрительно скривившись, промолчала.

— Чего нос воротишь? Или плох честный работник для царской шлюхи?

Резкое движение — звук удара плоти обо что-то твердое — и стол, взлетев, ребром врезался в лицо «честного работника».

— Отродье крокодила! — он сплюнул кровь прямо на сандалии ишитен. — Шакалы сожрут твои внутренно.!

И придушенно захрипел.

Пока ишитен за шиворот выволакивала своего обидчика на улицу, один из его друзей начал вставать, но его удержали менее пьяные соседи. Вернулась она с таким видом, будто ничего и не произошло, но нежно поглаживая рукоять кинжала. Этот вид окончательно успокоил всех, кто хотел драки.

На шум прибежала перепуганная хозяйка.

— Госпожа, ты же обещала!..

— Не волнуйся, Шепеум, милая, — ишитен медленно прошлась между столиками. — Пусть все знают, что и у тебя могут дать отпор наглецам. И за деньги свои не бойся — за этого дурака я заплачу, хотя, — тут она вперые улыбнулась, — знать ему об этом вовсе не обязательно.

— Но…

— И доносить тебе ни на кого не надо. У судей Повелителя и без того много дел, а в том, чтобы проучить нахала, нет никакого преступления. Вот только…

— Да, госпожа?

Ишитен брезгливо покосилась на пятна крови на столике:

— Есть там, где пролилась эта мерзкая жидкость, я не стану.

Она не спеша осмотрела всех присутствующих, и ее взгляд остановился на Несидии. Она направилась к нему неторопливо, даже осторожно, но уверенно, как львица подкрадывается к ничего не подозревающей антилопе. Несидий твердо решил, что скорее уступит ей свое место, чем ввяжется в спор с царской телохранительницей и, если верить тому ремесленнику, еще и любовницей. Но ишитен просто села напротив него и только потом спросила:

— Ты здесь один?

Несидий вздрогнул. Ее взгляд не был взглядом хатетианки, боящейся поднять глаза на мужчину. Она рассматривала его не торопясь, уверенная в своем праве это делать. Он смотрел на нее в ответ.

Лицо ишитен было накрашено, как у всех взрослых хатетиан, кто мог себе это позволить, но ни косметика, ни полутьма не мешали разглядеть ее крупные выразительные черты. Вряд ли другие хатетиане считали ее красавицей: слишком высокая, слишком широкоплечая, — но Несидий перевидал множество разных женщин и научился находить красоту во многих из них.

Ишитен же продолжала вести себя не так, как положено хатетианке. И имя свое назвала смело — Ламишет. И пусть его нельзя было считать настоящим именем, тем самым, которое упоминалось в молитвах и которое желали узнать злые духи, но многие из ее страны не сделали бы и этого. Несидий, за несколько лет скитаний и самых необычных знакомств растерявший веру в магию, даже хатетианскую, не стал придумывать себе другого имени. Кажется, Ламишет поняла это и одобрительно улыбнулась.

— Какой храбрый чужеземец. Скажи, а в охраняющих гробницы духов ты тоже не веришь?

— После того, как я видел хатетианку, ударившую обидевшего ее мужчину столом, я готов поверить во что угодно.

— А хатетианку, саму пригласившую мужчину в постель, ты когда-нибудь видел?

Несидий растерялся.

— Нет… — он попытался вспомнить, кому из богов этой земли следует молиться, чтобы не быть побитым оскорбленной женщиной. — Пока что.

— Очень храбрый чужеземец.

Ламишет склонилась к Несидию, и он вдруг почувствовал ее руку на своем колене.

— И что же привело столь храброго чужеземца в нашу страну, давно растерявшую славу и богатство?

Неужели ее кто-то подослал? Впрочем, Несидию уже было безразлично. Он старался, рассказывая про Тенику, не сболтнуть ничего лишнего, но с каждым новым прикосновением Ламишет думалось ему все хуже.

Договорить он так и не сумел. Ее губы были мягкими и чуть сладковатыми от вина, выпитого, пока она слушала его рассказ. Пальцы — ловкими и сильными; он понял это, когда она запустила их в его волосы, а потом, осторожно дернув, заставила его запрокинуть голову. Когда она, наконец, оторвалась от его шеи и коротко шепнула: «Наверх!» — Несидий вспомнил кое о чем, уже начав подниматься на второй этаж.

— Подожди.

В сузившихся глазах Ламишет полыхнул гнев.

— Что, неужели женщины так часто предлагают тебе…

— Нет, постой! — Несидий давно не чувствовал себя так глупо. — Я просто хочу знать, что мне потом отрубят.

Ламишет недоуменно посмотрела на него и прошипела:

— Нашел время для шуток, — и вдруг усмехнулась. — А чего ты готов лишиться ради ночи со мной?

— Знаешь… Я воин, так что без рук и ног мне не обойтись. И без глаз тоже. Может, язык подойдет? Тогда мне не придется говорить с посланницей…

— Мужчина без языка? Нет, я такого не допущу. Не бойся, я воин царя, а не его женщина.

Она легонько подтолкнула его, и вскоре они оказались в маленькой темной комнатке, вход которой был завешен плотной драпировкой. Хатетиане считали, что приличные женщины, чью стыдливость следовало бы оберегать, в таких комнатах не бывают.

Объятия Ламишет были крепкими, как удушающий боевой захват. Захочешь — не вывернешься. Но Несидию и не хотелось вырываться. Вот прижаться к ней еще сильнее — да. И умолять, и требовать прекратить уже мучительно медленные ласки и позволить им слиться воедино.

Он так и не успел.

— Госпожа! — вбежавшую в комнату перепуганную хозяйку они заметили не сразу. — Ну госпожа!

Ламишет даже не сразу обернулась на умоляющий голос, но та продолжала настаивать.

— Госпожа, гонец прибыл прямо из дворца!

— Из дворца? — Ламишет наконец-то бросила на хозяйку быстрый взгляд и вновь повернулась к Несидию. Ее длинный, выкрашенный хной ноготь скользнул по его губам. — Я должна идти. Правда должна.

На выходе из комнаты она остановилась и глухим голосом произнесла:

— Могу приказать одной из рабынь подняться сюда…

Несидий наконец пришел в себя.

— Не надо. Я тебя больше не увижу?

— Когда понадобится, я сама тебя найду.

И исчезла.

Несидий присел на ложе и еще долго смотрел ей вслед, гадая, что же это все могло значить. А когда собрался спать, то неожиданно понял, что в знойном Хатете необычайно холодные ночи.

Бонус. Возьмем что-нибудь европейское (по происхождению), ага? Ночь, тайна, все дела. На яндекс-музыке этого нет (что странно, популярная же вещица), так что пусть будет

видео

.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне

---

Ветер в пустыне. Пролог

Вы не поверите, но я наконец-то решила дописать и выложить ту самую штуку, которая известна как расплывачатое «про древний восток» и (среди «своих») «Турист».

Итак, что оно и зачем:

Мир: Я упорно называю это «фэнтези», но формально, поскольку там нет магии и есть звездолеты, это скорее космоопера. Но звездолеты и инопланетяне там бывают редко и фоном, а акцент идет на жизнь вполне себе «земных» людей. Ближе всего оно, наверное, к планетарному роману.
Сами люди в космос летать даже не мечтают, у них древний мир (условно «античные», «древневосточные» и «варварские» народы в ассортименте), зато инопланетяне иногда вмешиваются в их жизнь, что приводит к неожиданным последствиям. Самое неожиданное — Империя зла, которая расползлась по миру с самого верха карты. Избегайте слишком внимательно вчитываться в пояснения, если не хотите себе что-нибудь проспойлерить, карта опережает конкретно этот оридж лет на сто с лишним.

Что касается всего остального, то стандартная шапка вот:
Фэндом: Ориджиналы
Пэйринг или персонажи: ж/м (да, именно в таком порядке)
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Джен, Романтика, Драма, Фэнтези, Экшн (action), Hurt/comfort
Предупреждения: Насилие, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: планируется Миди
Все это, естественно, по примерным оценкам и может поменяться по ходу дела.

Я не стала лепить сюда ярлыки типа «BDSM» и «фемдом», просто героиня там более активная и инициативная, чем герой. И может когда-нибудь поюзать страпон. =) А еще у нее все очень сложно с гендером из-за обстоятельств, которые будут раскрыты по ходу повествования.

Да, если вы где-то это уже видели, это потому что в основу этого ориджа лег мой старый фанфик по соционике (мир мой, герои мои — мало чем отличающийся от ориджа, короче). Сюжет остался почти тем же, но подкорректированы и мир, и некоторые события, и характеры героев, и стиль (большинство сцен переписано с нуля). Соответственно, главная героиня тогда воплощала ТИМ «Жуков», а герой — «Бальзак».

Ну все, начнем, и да пребудут с нами боги, спускающиеся с неба на своих железных колесницах. Это пролог, он маленький.

Послышался глухой рокот, потом звук удара — и волна с шипением обрушилась на корабль, едва не перехлестнув через борт. Соломенного цвета кудри потемнели от попавших на них брызг. Теника стерла соленые капли со щеки, но подальше так и не отошла. Словно не замечая нависшей над ней угрозы, она продолжила самозабвенно болтать:

— А тиара? Золотая тиара царя Хатета? Говорят, что она в три раза выше и тяжелее, чем у императрицы!

— У них тиара в три раза больше, — буркнул Несидий, придерживая Тенику за пояс, — у нас армия. Не то чтобы я верил в существование справедливости, но…

Теника дернулась в его руках и попыталась еще сильнее перегнуться через борт. Некоторое время она могла издавать только булькающие и квакающие звуки, забыв о том, что ее занимало. Несидия чужие тиары не волновали вообще. Он был телохранителем леодорийской посланницы в Хатете, только и всего. Сейчас эта посланница подвергала свою жизнь опасности, рискуя свалиться прямо в море, а он должен был ее уберечь, ни на мгновение не показавшись непочтительным.

Если бы он знал заранее, что Теника окажется не рассудительной седовласой матроной, а молодой женщиной, полной жизни, сил и, по видимости, слов, извергавшихся из нее бурным потоком, он бы не стал наниматься в ее охрану. Впрочем, зачем себя обманывать? Он согласился бы не только защищать ее, стараясь не доставлять лишних неудобств, и постоянно выслушивать. Надо радоваться, что она предложила ему работу, в которой не было ничего постыдного. Гордость — нежное существо, мгновенно погибающее при недоедании.

Каждый день в доме Несидия собиралась стонущая и вопящая на разные голоса, поднимающая клубы пыли и приносящая на своих подошвах лужи грязи толпа родственников. Все они о чем-то молили, что-то выпрашивали, что-то требовали. Немногим лучше вели себя рабы — даже немногочисленные рабы самого Несидия. Что тогда говорить о рабах ростовщиков — сытых, хорошо одетых и наглых, елейными голосами напоминающих, что все сроки давно прошли, и хозяин требует возврата долга? Они были такими мерзко лоснящимися, что после них хотелось смыть невидимые капельки жира, оставшиеся на полуобвалившейся штукатурке стен. Такой же тусклой и унылой, как жизнь Несидия — дома, в Леодории, во всяком случае.

Но теперь перед ним был Хатет — таинственный Хатет, древний Хатет, чудесная страна знаний, доступных лишь посвященным, величественных ступенчатых храмов и роскошных гробниц, стены которых покрыты причудливыми росписями. Страна необычайной пышности, кажущейся почти уродливой на фоне начавшегося упадка. Страна, превращенная железной волей своих первых царей в монолит, когда-то казавшийся несокрушимым, но теперь раскалывающийся на части, из которых он был некогда собран. Государство древнее и дряхлое, зажатое между молодыми и сильными соседями, жаждущими его земель и богатств.

Несидию было интересно, не везет ли Теника написанное на пергаментном свитке, спрятанном надежно запертом сундучке и постоянно охраняемом парой верных и крепких рабов, объявление войны.

Жизнь Несидия была достаточно сложной и без этого. Как и любой леодориец, он с детства слышал истории о доблестных воинах и подвигах, покоренных племенах и царствах, о чудесах и ужасах, которые творились в чужих землях. Но воевать сам Несидий не хотел. Он считал себя слишком здравомыслящим, чтобы мечтать о воинской славе, а полученной им доли добычи не хватило бы, чтобы восстановить хозяйство, которое пришло бы в еще больший упадок из-за долгого отсутствия владельца. А еще он не хотел иметь никакого дела с крестьянами, которые оказались бы под его командованием: не слишком умными и ленивыми, последний раз державшими оружие — деревянное — еще в детстве. В мирное время он с ними встречался с ними редко, но война должна была заставить самых разных людей жить, сражаться и умирать вместе.

Поэтому стоило как-нибудь разузнать, какие вести собиралась доставить Теника в Хатет. Продолжая придерживать ее за одежду, Несидий размышлял, стоит ли начать расспросы сейчас, пока она не понимает толком, что говорит, или подождать.

Теника вздрогнула и рванулась из его рук еще раз. Ее ноги едва не оторвались от палубы.

— Госпожа, я понимаю, что тебе сейчас хочется оказаться подальше от корабля, но если ты упадешь в море, мои деньги пропадут.

Теника что-то пробормотала в ответ и попыталась рассмеяться.

Еще одно унизительное требование — тоже оплачиваемое — звать ее госпожой. Хатетиане не должны были ни на мгновение усомниться в ее значимости. И им не было никакого дела до того, что так в Леодории обращаются только рабы к хозяевам. Но, может быть, это хороший знак? Если бы императрица и Сенор намеревались развязать войну, посланница, напротив, всеми силами старалась оскорбить хатетиан. Пусть нападают — и боги будут на стороне леодорийцев.

Теника попробовала выпрямиться и что-то невнятно проговорила.

— Да, госпожа?

— Еще хатетиане никогда не зовут своего царя по имени, чтобы злые духи его не узнали. А какие гробницы они строили во времена расцвета! Вот бы побывать хоть в одной…

– Нет.

— Как это нет? Ты хотя бы представляешь, какие тайны скрываются…

— И сколько злобных духов их охраняет? — Несидий постарался, чтобы его слова звучали пугающе, а не устало. — Голодных, готовых на все ради крови молодой здоровой женщины?

На самом деле он считал, что живые люди куда опасней духов — злых людей он видел множество, но не встречал ни одного духа. Кажется, Теника все же почувствовала что-то в его голосе и посмотрела на него пристально и неожиданно серьезно. Несидий мысленно выругался. Если она сейчас решит, что он пытается ее оскорбить или просто ленится выполнять свой долг, то сможет сделать так, чтобы его больше никогда никто не нанял. И это если он сумеет найти в чужой стране, на языке которой не так уж хорошо говорит, корабль, который отвезет его домой за имеющиеся у него деньги.

Он уже готов был начать извиняться, но тут Теника улыбнулась и хотела что-то сказать. Корабль качнуло, и она была вынуждена вновь свеситься через борт. Несидий тяжело вздохнул и снова вцепился в одежду своей нанимательницы.

Появление раба, пришедшего сообщить, что корабль входит в дельту, обрадовало их обоих.

Могучая Хеппали, самая большая из трех великих хатетианских рек, принявшая в себя воды двух других, разбила землю, посмевшую преградить ей путь в море, на множество мелких островков. Здесь, у самого устья, обжигающий бесплодный песок вытесняли заливные луга. Вдалеке виднелись пасущиеся на них стада скота, которые не выжили бы в жарком мареве пустыни. Воздух еще был наполнен движением, легчайшими дуновениями, приносимыми с моря, а глаз радовался многообразию цветов, которые вскоре должны были уступить место слепящему глаза золоту бесконечных песков.


Бонус: Я поняла, что собрать плейлист к писанине уже после дела мне сложно, так что сейчас для желающих слушать то же, что и я во время написания, я буду прикреплять к каждой части по одной композиции. Поскольку действие этого ориджа происходит на загадочном и экзотическом востоке, «музыкальное сопровождение» будет соответствующим — от «ориентального» этно-эмбиента до т.н. «месопотамского металла». Сегодня начнем с известного и обласканного правительством турецкого композитора Can Atilla.

@темы: графомания: плоды, ветер в пустыне